И во всех культурных преобразованиях немалая заслуга Академии востоковедения и ее искрометного руководителя — Алан Уоттса. В автобиографии он написал: «Академия явилась тем краеугольным камнем, на котором возросло так называемое «сан–францисское возрождение», о котором можно сказать, как некогда блаж. Августин о сути времени: «Я знаю, что это такое, доколе меня не попросят объяснить». Я отстою недостаточно далеко от тех лет и потому не могу оценить объективно, так сказать, со стороны. Скажу лишь, что примерно с 1958 по 70–е годы в Сан–Франциско наблюдался небывалый взрыв духовной энергии в самых разнообразных формах: поэзии, музыке, философии, живописи, религии, средствах связи, радио, телевидении, кино, балете, драме, да и в образе жизни. Взрыв этот потряс всю страну, весь мир, и не стану проявлять ложную скромность и преуменьшать свою роль — я причастен к нему самым непосредственным образом».
Задолго до того, как слово «хиппи» вошло в наш лексикон, передовая интеллигенция Сан- Франциско, отринув идею «американской мечты» с ее упованием на идеал семьи и христианскую религию, окунулась в поиски нового, черпая многое из восточных религий. Отвергая мораль западного общества, они брали от Востока лишь то, что нравилось. Это предопределяло вседозволенность, бесчинства и оргии, неприемлемое в цивилизованном обществе. Так дух поиска в культуре и эстетике сочетался с «духом беззакония», по определению Евгения. И среди самых ярых проповедников новой морали был Алан Уоттс. Понося западную религию, он защищал новоявленную свободу от «нетерпимых» христиан и иудеев. Будучи проповедником земных радостей, он утверждал, что сознание изначальной греховности у иудеев и христиан очень ограничивает личность, сдерживает рост, а потому сознание это нужно искоренить в жизни Запада.
Со времен летней школы в Сан–Франциско Евгений отчетливо видел моральные принципы (точнее, их отсутствие) новой культуры, культуры протеста, исповедуемой интеллигенцией Сан- Франциско. Увы, спустя тридцать лет эти «моральные принципы» стали общепринятыми во всей стране. Под влиянием Уоттса, Евгений сочетал их с выборочными положениями восточных религий. В 1955 году в одном из писем он заявил:
«Западный человек живет в страхе и изначальном сознании греха. К Богу он приближается с ужасом и трепетом, либо вообще подменяет Его машиной, производящей ради «прогресса» всё больше и больше, но такой «прогресс» ведет лишь к проклятию. Современный человек изнывает под бременем своей вины.
Восточная мудрость позволяет мне умерить мое чувство греховности. Посему, вероятно, мне не вменяется в обязанность «богоискательство». Свою задачу я начинаю видеть в ином свете. Впрочем, суть не меняется: легкие ответы мне не нужны».
Согласно Алану Уоттсу и его толкованию буддистских учений, искать вообще ничего не нужно, ибо в процессе поиска человек перестает замечать то, что уже ЕСТЬ. Что бы он ни искал: Бога ли, вечной ли жизни — он замыкается в своем поиске, на самом себе, а человеческое «я» — ничто, вымысел, иллюзия. Кроме того, и сама цель поиска абстрактна, а, следовательно, тоже иллюзорна. Учась под началом Уоттса, Евгений разработал фаталистическую теорию, суть которой изложил в письме к приятелю в Помоне: «Я категорически не согласен признать всё мною видимое, слышимое, осязаемое, обдуманное «несуществующим». Я признаю, что все плоды моих ощущений и мыслей абстрактны, а значит, не вполне соответствуют действительности (только конкретное истинно реально), так как и мои органы чувств затуманены абстрактным мышлением. Всё сущее в нашем понимании может иметь название. Однако название — это не само сущее, а лишь ярлык с обозначением. Как видно из буддизма, китайского языка, книг Эзры Паунда, Эрнеста Фенелозы, некоторых современных работ по философии, психологии и семантике, СУЩЕЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ, ибо всё суть наше воображение. Такую придуманную действительность я и обозначил понятием ада у христиан и буддистов. Абстрактность и есть самый ненавистный мне ад. Я готов говорить о нем непрестанно, прекрасно отдавая себе отчет, что слова немощны и не спасут никого. Но я, насколько смогу (или насколько думаю, что смогу), перестану поклоняться этому «сущему», в какую бы высокую духовность его ни рядили, хотя бы и в форме самого Бога. Спасение в том, чтобы увидеть мироздание таким, какое оно есть, а не вещать, глядя на жизнь сквозь красную призму: «Глядите, Единый наш Бог красен!» Держаться такой субъективной оценки — значит держаться абстрактного, а ни есть ли это ад, если мы подразумеваем под этим конец, храним о нем священную память и вздыхаем: «Ах, такова действительность!» Неважно, с кого начать, с себя или с «Бога» — и то, и другое суть абстракции. Главное — пробудиться, прозреть, учит Будда, учит буддизм.