Глава ордена пастор Андрей Росси в ту пору проходил путем того же духовного поиска, что и о. Серафим в 60–е годы. От предшественника ему осталась паства — почти две тысячи человек, треть из них дала обеты послушания и нестяжания. Принимая Христа за основание жизни, причастие полагая вершиной духовности, общество вместе с тем следовало ложным учениям о перевоплощении души, об «озарении» как пути богопознания, и т. п., короче, оно шло по стопам сторонников «новой эры» — учения, ложность которого раскрывал о. Серафим в своих книгах. К 1983 году Андрей уже расстался со многими былыми взглядами (из‑за чего некоторые покинули орден), однако твердого, основополагающего учения так и не нашел. Если орден вознамерился твердо держаться основ христианства, то каким должно быть учение? Орден нарочито поставил себя вне рамок церковных «организаций», кои по мнению его главы выхолостили Христово учение, лишившись его откровения, силы и присутствия. По словам основателя общества, отца Павла Блайтона: «Сегодняшние Церкви вреде холодильников: в них люди не портятся, но и лучше не становятся».
Андрей, более склонный к учености, нежели его предшественник, перечитал кипы книг в поисках полноты Истины. Как и о. Серафима, его поначалу поразили работы Рене Генона — от него Андрей почерпнул важность традиций, верность правому учению. Он попросил Филиппа Толберта, редактора нового журнала «Epiphany», подыскать ему материалы о Православии. Случилось так, что уже несколько лет Общество в обмен на свои «Цветы сыновние» получало «Православное Слово». Филипп Толберт дал Андрею все имевшиеся у него номера журнала, начиная с самых старых. Того сразу же привлекли статьи о. Серафима, и он решил познакомиться с автором. Дойдя до последнего (самого свежего) номера, он, к своей печали, обнаружил, что о. Серафим уже год как скончался. Шли дни, месяцы, а мысли об о. Серафиме всё не покидали Андрея. Странно, думал он, доселе ничьи работы его так глубоко не трогали. Позже он вспоминал: «Отец Серафим словно притягивал, манил, не давал покоя, покуда я не приобщусь окончательно христианства». Андрей молил Бога не о том, чтобы его группу «официально» признали православной существующие Церкви, а о том, чтобы привести людей к живой традиции православного христианства». Он хотел не внешнего, обмирщенного Православия, а сути его, тех высот, к которым зовут живые традиции святых прошлого. Вот что увидел он в работах о. Серафима — он почуял «аромат Православия». И решил связаться с теми, кто продолжал дело о. Серафима.
А БРАТСТВО ТЕМ ВРЕМЕНЕМ вступало в самый тяжелый год своей истории, тяжелее, чем незабвенный 1976 — год «оставленности». Сбылись предсказания еп. Нектария и о «просторной уютной церкви», и о преследовании Братства. Нет больше еп. Нектария, о. Серафима, на смертном одре архим. Спиридон — пора «смирить» о. Германа, решили в церковных кругах. Исполнять «приговор» выпало архиеп. Антонию. С Аляски о. Германа телеграммой вызвали к Владыке. И «допрос» возобновился как встарь: снова в лицо о. Германа бил яркий свет, а архиеп. Антоний из тьмы обвинял его в причастности к. коммунизму (!), потому что он, будучи в Лондоне, принял благословение от иерарха Московской Патриархии, митрополита Сурожского Антония (Блума). Отец Герман пытался было ответить, но архиеп. Антоний перебил его, сказав, что не интересуется его мнением.
В последующие месяцы попытки сокрушить о. Германа усилились — выдерживать натиск ему приходилось в одиночку. «Будь жив отец, не уничтожь его коммунисты — он бы за меня вступился!» — думал о. Герман. Его же «начальство», архиеп. Антоний, вместо отеческой заботы являл жестокость и враждебность. Новые обвинения, воздвигнутые на о. Германа, были весьма несостоятельны. Архиепископ понимал это и сам же открыто насмехался над их мелочностью, однако использовал их, чтобы окончательно подчинить о. Германа. «Я знаю, что ты невиновен, — сказал он и в этот момент по нечаянности положил руку на престол — и тем невольно засвидетельствовал истину пред Богом, — то так надо. Неужели ты не понимаешь? Это тебе же на пользу!» — увещевал он и ясно показывал, что ждет беспрекословного повиновения, иначе о. Герман ему просто не нужен. От так и заявил: «Ты просто не имеешь права существовать так, как сейчас. Я закрою ваше дело моим указом».
Такие слова бьют больно, особенно русского, и без того обремененного неуверенностью и сомнениями. У о. Германа мелькнула отчаянная мысль: «Если это христианство, если это православие — то я не хочу быть к этому причастен!» Он уже готов был бросить всё, убежать, посвятить жизнь искусству, как его знаменитые дядья.