Незадолго до отъезда Глеба из города его новые русские друзья по Сан–Франциско устроили ему прощальный вечер и преподнесли небольшой подарок. Открывая его, Глеб объявил: «У меня тоже есть кое‑что для вас. Вы знаете, что я приехал сюда, на западное побережье как миссионер — вдохновить людей идеями Православия. Но я не хотел бы служить только русским — для них задача лишь вернуться в Церковь. Православие принесено в Америку, и сейчас можно преподать его американцам. Это поможет не только им, но и нам, кто уже в Церкви. Недавно я познакомился с одним из них, интересующимся Православием. Зовут его Евгением. Это и есть мой дар. Все мы — близкие друзья, и я хочу, чтобы вы помогали ему и направляли. Я заронил семя, а вам его взращивать».
Они пообещали ему исполнить пожелание, и Глеб попросил одного из молодых людей, Димитрия Андрэ де Ланжерона, уделить Евгению особое внимание. Тот согласился.
Устроив всё таким образом, Глеб вернулся поездом на восточное побережье. Приехал в Свято- Троицкий монастырь в день поминовения преп. Германа Аляскинского (13/26 декабря), где его встретил о. Владимир, который немедленно отслужил панихиду Преподобному. Так завершилось паломничество. Глеб опять оказался дома, в Бостоне.
Евгений тем временем жил у своих родителей в Кармеле. Посещал литургии в церкви преп. Серафима в Монтере, куда ровно два года назад его привела Алисон. На этот раз, возможно, благодаря Глебу, он ближе сошелся с Православием, преодолел свою застенчивость и познакомился с о. Григорием Кравчиной — своим первым священником. Тот вырос приюте, полным сиротой, в Почаеве, на Украине, под сенью знаменитой Почаевской Лавры. Смиренный, богобоязненный, он оказался дальним родственником о. Адриана. Служил сейчас в Монтере, где ему было откровение преп. Серафима Саровского — назвать церковь в честь этого святого.
В конце 1961 года Евгений возвратился домой в Сан–Франциско. А в 1962 году, на праздник преп. Серафима (2/15–го января), написал Глебу письмо в Бостон. Это послание хорошо передает его мысли и чувства в то время:
Только что вернулся из Кармела, где провел западное Рождество с родителями. Кармел, если ты слышал, находится в 120 милях вниз по побережью. Место красивейшее, около океана, посреди сосен и кипарисов. Это — большая колония богемных художников и поэтов, а сейчас довольно «модное» местечко для состоятельных людей с определенными культурными запросами. Здесь так и разит «ароматной» светскостью.
Для меня эта мирская атмосфера — урок: она реально отражает «дух века» и взывает к моему смирению, только, боюсь, в смирении я не преуспел. В этой внешней «безобидности» и как бы нейтральности я нахожу явные черты антихриста: псевдоблагочестивая религиозность и самоправедность, поверхностный антикоммунизм, который слишком легко, при желании, разжечь до лжерелигиозных неофашистских идей «крестового похода» якобы во имя сохранения «христианской демократии»; умственная и духовная бесцельность, прикрытая сомнительной моралью и благонамеренным «идеализмом»,. основанным на вере в добродетельную пропаганду «мира» и «братства», идущую с обеих сторон «железного занавеса». Вся эта духовная фальшь кажется мне благодатной почвой, она ждет возделыванием князем зла для установления уродливого, обманчивого «царства мира сего». В самом деле, в этой атмосфере, как и во всём духе века, я чувствую некое ожидание, будто люди чают прихода Мессии, он будто бы появится и разрешит все мучительные сомнения нашего века, сделает людей беззаботными. Люди, кажется, уже готовы пасть ниц перед грандиозной апокалиптической фигурой, «миротворцем», носителем «братства» для всего мира. И одна из первых «братских» идей — забвение Христа и того факта, что «проблемы» нашего века — не внешние, а внутренние, мы сами повинны в них, ибо отвернулись от лица этого, ставшего «ужасным» для человечества Бога. Он «слишком много» хочет от нас и обещает вечность. Но для людей, возжелавших «чего‑то добиться» в этой жизни, вечность невыносима.
Обо всём этом я пишу в книге. Она должна отразить состояние современного человека. Иногда меня пугает масштабность этого труда, мучает мое недостоинство заниматься этим. Вообще, я стал записывать свои мысли еще несколько лет назад, до моего обращения в Православие. Но после моего перерождения и роста в вере чувство ненависти сменилось жалостью и беспомощностью: жалость — к плачевному состоянию мира, отвергшего Христа
и даже не осознающего этого; мир полон «благожелательных» людей, они несчастны, но даже не подозревают об этом, а если и осознают, то не понимают, почему, и тщетно ищут причину вне себя. И беспомощность — из‑за того, что, как бы ни старался, всё равно не могу общаться почти ни с кем. Хорошо, если удастся передать то немногое, что знаю, или кажется, что знаю, наиболее вдумчивым, особенно молодым, еще не совсем погрязшим в этом лживом мире, они просто потерялись, где искать Истину? У остальных же мой бескомпромиссный тон вызывает враждебность или даже насмешку. А я считаю, что уже слишком поздно говорить об этих вещах «мягко», т. к. существует опасность заблудиться в тумане «новой духовности» Бердяева и ему подобных «благонамеренных» людей, чьи мнения преобладают сегодня. Так что я не уверен, найду ли издателя. Впрочем, и враждебность людей, по–моему, можно обратить им же в пользу: пусть видят, что не все, называющие себя «христианами», удовлетворены расплывчатой псевдорелигиозной «духовностью», о коей кричат сейчас на каждом углу. Я считаю, что необходимо с полной ясностью отразить обманчивость религии «компромиссов», ибо она неверна, и по сути есть только два непримиримых пути: вера в мир сей и в религию собственного «я», что является путем, ведущим к смерти, и вера во Христа, Сына Божия, Кто Один несет в Себе вечную жизнь.