Евгений в основном соглашался с таким взглядом на американскую жизнь. Культура России была близка его душе, в 1963 году он писал: «Чувствую себя скорее русским, чем американцем». Но есть несколько черт характера, с коими истинный американец не расстанется никогда: это независимость и честность в работе. И что бы Евгений ни думал о себе в то время, он сохранит эти лучшие качества своего народа.
Евгений любил Россию, но считал, что принять Православие не значит «обрусеть». Он писал другим верующим американцам: «Мне очень интересна ваша англоязычная православная церковь. Хочется побольше узнать о вашем священнике. Самому мне вполне по нраву церковно–славянский язык. Но не думаю, что и другие американцы, тянущиеся к вере, захотят пойти так же далеко. Поистине, одной из главных трудностей, с коей я столкнулся в миссионерской работе, остается языковой и культурный барьер. Люди неизменно очаровываются церковно–славянскими службами, но дальше дело не идет. А как в вашей церкви?»
Хотя Евгений хорошо говорил по–русски, они никогда не блистал произношением. Глеб попытался исправлять ошибки, но потом передумал, ведь он американец и нет особых причин делать его совсем русским.
Скорее, наоборот: неплохо бы слегка усмирить прорусские настроения собрата. Они часто спорили о поэзии. Глеб очень почитал английскую романтическую школу: Вордсворта, Колриджа, Байрона и Китса. В Германии школьная учительница давала ему частные уроки английского языка: они разучивали стихи великих английских поэтов. Евгений, однако, небрежительно относился к поэтам–романтикам. В его школе учили, что всё это «сентиментализм», т. е. почти неприлично по меркам нашего времени. Став православным, он еще боле презрел их, т. к. они неправославные, зато неизменно восхвалял русских поэтов, в том числе Пушкина и прочих.
«Что ты знаешь о русских поэтах? Думаешь, что они великие, потому что православные, — говорил Глеб Евгению, — но известно ли тебе, что величайшие из них, такие как Пушкин и Лермонтов, своим творчеством напрямую связаны с английскими романтиками. Без Байрона не было бы Пушкина!» Русские, объяснил Глеб, видели в романтизме своеобразную религиозную глубину, художественное выражение людского воздыхания о Боге. Глеб сумел повлиять на собрата. Позже Евгению особенно нравился Вордсворт. Он часто цитировал его.
ЕВГЕНИИ знакомил Глеба со своей работой над книгой, читал ему некоторые главы. Глеб, конечно, заинтересовался. Евгений глубоко исследовал современную жизнь, что напоминало его прежних учителей: архиеп. Аверкия и архим. Константина. Однако книга показалась Глебу чересчур односторонней. Своей направленностью она повторяла философию о. Константина, с которой Глеб не всегда соглашался. Сам о. Константин приобщился духовности через архиеп. Иоанна и старца Игнатия Харбинского. Прозрев самую суть Православия, он подразумевал, что читатели уже с ней знакомы, и говорил в основном не о христианской Истине, преобразующей человеческую жизнь, а о всеобщем вероотступничестве. Он пришел ко Христу из иудаизма, Евгений — из философского поиска, и оба верили: современному человеку сначала нужно осмыслить, как и почему случился его отход от полноты Истины, и только потом возвращаться к этой полноте. Глеб полагал такой путь ошибочным: если уж люди не знали Христа, Коего покинули, все разговоры об отступничестве бессмысленны. Надо показать самое полноту Истины, все богатейшие православные сокровища, донести наследие веры — преподать жития и писания святых, особенно современных подвижников.
Глеб не соглашался с о. Константином в Джорданвилле, а сейчас «боролся» с Евгением. Из прочитанных Евгением глав книги «Царство человеческое и Царство Божие» Глеб вывел: первое,
Евгений — борец по натуре; второе, он — воитель умственный, а сердце еще не разбужено, осталась и горечь прежних времен, от которой мало помалу нужно избавляться.
- Почему у тебя всё сходится на царство человеческое? — спрашивал Глеб. — Оно и так у меня в печенках сидит. Как же Царство Божие?!
- А о нем, — отвечал Евгений, — сказано в Писании и у святых Отцов.
- Так‑то оно так. Но неужели Царству Божию нет места рядом с царством человеческим? Ведь Царство Божие живо, и мы должны приобщиться его.