Таким же маршрутом двинулся и Стефан. Он, правда, потратил на весь путь больше времени, но кот его внутри дожидаться вовсе не собирался: каждый гуляет сам по себе. Парень успел с крыши оглядеться, обнаружив в подвале характерное для казенных мест окошко. Оно было солидно и со вкусом зарешечено. Таким вкусом обладают только строители тюрем. Да, вдобавок, в луче света на полу, очерченном границами окна, стояла маленькая плошка, в которой, должно быть, приносится еда для содержанцев.
Стефан проник внутрь и никого, даже кота, не обнаружил. Все было тихо и покойно. Но это не меняло сути дела: поймают — добра ждать не стоит.
А чего ждать-то?
Стефан не мог бы объяснить, что ему было нужно от этого визита. Тайна манила, загадочность притягивала. Рисунок на кожаной бляхе представлял собою римскую цифру 5, пересекающую овал, то ли бублик, то ли раскрытый в крике рот. Раньше подобного он не видал.
Вниз, в дом вела обычная дверь, не люк в полу. Однако дальше следовала лестница, не издававшая ни одного скрипа при движении по ней. Потом он услышал плач.
Плакал, просто рыдал какой-то неведомый мальчишка, проталкивая сквозь всхлипы слова по-немецки: простите, отпустите, никогда не буду. Стефан, ориентируясь на звук, добрался до входа в залу, но сам выходить не стал.
Чумазый парнишка содрогался в горьком плаче посредине комнаты. Он бы упал на пол, нисколько не заботясь о своем добротном и, наверно, дорогом платье, если бы за шиворот его не держала рука, принадлежащая одетому в мясницкий фартук человеку с постным лицом. Тот явно скучал. Одежда на мальчишке носила следы дорожной пыли, грязных полов и даже соломы.
"Не иначе, в Египет собирался", — подумалось Стефану. — "Как и я".
Додумать он не успел, мясник, повинуясь едва слышной команде, развернулся к выходу и поволок беднягу прочь. Рыдания того сделались еще горше.
Эти двое прошли мимо ступившего в тень Стефана, держа путь дальше вниз. Подождав, пока они не скроются за изгибом лестницы, он открыто вышел в залу.
— Привет! — сказал он человеку, сидевшему с бокалом вина в огромном кресле.
Тот удивился, даже поперхнулся своим напитком — новый посетитель оказался несколько неожиданным. Однако он справился с собой, отряхнул ворот камзола от капель пролитой жидкости рубинового цвета и жестом указал на стол, где помимо кувшина на подносе расположились фрукты и сыр. Выглядел хозяин этой комнаты, да, вероятно, всего особняка, не самым располагающим образом: маленькие глаза на начинающем заплывать жиром смуглом лице с тонким злобным ртом. Почему-то присутствовала некая схожесть с безрогим бараном.
Не поднимаясь с места, он проговорил что-то на романском диалекте, не совсем, а, точнее — совсем непонятном языке для хунгарского молодца.
— Я тут проездом, — сказал Стефан, отмечая, что его речь тоже непонятна для собеседника. — В Египет муслимов громить. Крестовый поход. А потом Гроб Господний освобождать.
Слово "Египет" было знакомо хозяину, мелькнувшее в глазах понимание сменилось подобием улыбки на неприятном лице. Он кивнул и опять повторил свой жест: кушай, пока можно.
Существовало два способа взяться за угощение: первый — оставаясь лицом к "барану", второй, соответственно — задом. Стефан выбрал второй.
Хозяин отреагировал должным образом. Если бы ему было по барабану появление мальчишки, он бы так и остался сидеть в своем кресле. В крайнем случае, кликнул бы слугу, но еще звенел, мешая иным звукам, под сводами плач предыдущего посетителя, так что последний был, видимо, несколько занят.
Едва ощутив за спиной чужое дыхание, настолько близкое, что воздух тронул волосы на макушке, Стефан резко ткнул назад правой рукой, одновременно задирая локоть левой. Удавка еще опускалась ему на горло, а он уже ощутил, что удар сокрытым под левой мышкой жалом от вил пришелся в цель. Трепет пронзенного тела передался верной дорожной палке. Но успех надо было развивать, иначе ошеломительный укол мог утратить свой эффект неожиданности. Поэтому Стефан, не разворачиваясь, побежал назад. Вместе с ним, приколотый, побежал и хозяин, чтобы не терять равновесия. Они так вместе добежали до ближайшей стены и там замерли.
Стефан — чтобы развернуться, "баран" — чтобы уронить из разведенных рук шнурок удавки и ощутить себя приколотым к доскам, как бабочка. До него, наконец, дошло понимание того, что он ранен проклятым мальчишкой, причем пронзен насквозь, и это крайне неприятный факт.