На обратном пути в Европу он поделился своими сомнениями с паломником, возвращавшимся домой, в далекую Гардарику. У того был странный говор, но отдаленно напоминающий хунгарский. Понять было можно, если поднапрягшись.
— Понимаешь, — сказал тот. — Для Истины всегда одна дорога, потому что она единственна и не нуждается в доказательствах и оговорках. Но зачастую люди пытаются создать еще две, или три, или несколько. Так не бывает на самом деле, и все они — ложь. Но именно в этой лжи кроются возможности обогатиться, подчинить себе других. Путая окружающих, создавая свои доказательства, всегда можно извлечь из этого прибыль. Только ради прибыли образовалось несколько путей Христа. Направо, или налево. На самом-то деле он всегда шел прямо. Только, поди, попробуй обнаружить этот путь. Папа лжет, лгут святые отцы в Константинополе, лгут муслимские толкователи — и все довольны. Государства поддерживают их всех. Одних больше, одних меньше. Якобы для блага. Но благо это — всего лишь ненужное никому богатство.
— Почему ненужное? — удивился Стефан.
— Голый в этот мир ты приходишь, голый и уходишь. Все нажитое оставляешь здесь. Душа берет с собою только совесть. А бывает ли совесть чиста ото Лжи, попирающей Истину?
Наконец, у Стефана появилась возможность спокойно ознакомиться с книгой о рыцаре Артуре. Вообще-то и раньше он нет-нет, да и листал старые страницы, но толку было мало: ожидая каждый миг какого-то подвоха со стороны окружающих, не больно-то что и откладывалось в голове. Готская рунопись требует внимания и сосредоточенности. А паломник, хотя и не владел способностью читать замечательную книгу, но мог здорово анализировать выявляющиеся намеки и недомолвки. К тому же до самой Хунгарии им было по пути.
3. Стефан в Олонецком крае
День был не торговый, но все равно под крепостными стенами Олонца собралось достаточно много всякого народу. Никто просто так не болтался, у всех были какие-то свои неотложные дела. Около стоявшей наособицу кузницы отец Илейки невольно устроил маленькое представление. Несколько человек: поочередно оба подмастерья, кузнец, потом и сам хозяин разогнутых подков — старались выгнуть прямые полосы, бывшие некогда формою под лошадиные копыта.
Мастеровые люди очень рассердились — их-то сила была общепринятым эталоном человеческой мощи.
— Олле-лукойе, — кипятился кузнец. — Да никто не сможет такое учинить, если уж и мне не удалось.
— Это точно, — посмеивался отец. — Никто. Только парень-малолетка.
— Ты кого слабаком называешь? — насупились оба подмастерья, мышцы у каждого превратились в бугры, готовые разорвать рубаху по всем швам.
— Себя, себя, — примирительно махал руками отец. Он, в который уже раз, сам попытался загнуть непокорные железяки. Перехватывался и так и эдак, пыхтел и напрасно тужился. Лоб покрывала испарина, но дело не делалось. А ведь всегда легче сгибать по старому следу, если до тебя это уже кто-то проделал.
В очередной раз бросив непокорные стальные полосы под ноги, утирал пот рукавом.
— Так что делать-то будем? — спросил кузнец.
— Как чего? — удивился отец. — Снова подковы. Отпусти в горниле, да выгни обратно. У меня лошадь одна, она, так подозреваю, на таких коньках ходить не сможет.
— Погоди, — вдруг раздался голос подходившего к ним человека. Вообще-то это был не просто человек, это был настоящий рыцарь, да, к тому же обладающий отменным слухом. — Дай-ка я попробую.
Говорил он с акцентом, но вполне понятно. Кузнец, повидавший на своем веку множество самого разнообразного народа, безошибочно определил в нем хунгара: языки схожи, но исковерканы по отношению друг к другу практически до неузнаваемости. Этот хунгар старался говорить по-ливонски.
Отец протянул ему одну из поднятых с земли полос.
— Э, — вдруг подал голос один из подмастерьев. — Так неинтересно. Давай биться об заклад.
Ему, вообще-то, никто слова не давал, поэтому, если бы рыцарь зарядил парню с ноги в голову, или кулаком в живот, никто бы не удивился и не возмутился.
— Давай, — внезапно согласился хунгар, усмехнулся и отцепил с пояса маленький острый нож, какой в быту незаменим. Он его протянул ручкой вперед ушлому подмастерье.