Кузнец показал ученику кулак, вздохнул и, сходив в кузню, тоже вытащил маленький клинок. Это был белый метательный нож, "финка".
— За рыцаря, — сказал он по политическим, так сказать, соображениям. Богатому клиенту надо угодить, глядишь — и выгодный заказ перепадет. — От всей нашей организации.
У отца Илейки ничего простого с собой не было, поэтому он со вздохом передал ухмыляющемуся парню свой длинный боевой нож-скрамасакс, с которым старался не расставаться за пределами Вайкойлы.
— И я тоже за него, — кивнул он на хунгара.
— Э, так дело не пойдет! — возмутился подмастерье. — Если мы все за благородного господина, то кому же все это богатство достанется?
Все четверо посмотрели на него, потом взгляд переместился на Илейкиного отца.
— Уж никак не тебе, потомок лисы и куропатки! — сказал он и обреченно махнул рукой. — Ладно, я против всей вашей кодлы.
Подмастерье еще что-то радостно говорил, но на него уже никто не обращал внимание.
Рыцарь несколько раз подбросил железяку в руке так, что она совершила в воздухе полный оборот, словно примериваясь к ее весу. Потом развел локти в стороны, ухватившись за концы полосы, причем уперев один локоть в слегка согнутое колено. Кузнец подмигнул отцу, тот же никак не отреагировал, только в душе дал обещание отловить поганого подмастерье, и вытряхнуть из него всю его гнилую сущность.
Хунгар резко напрягся, вздрогнув от этого всем телом и шумно выдохнул, казалось, весь воздух из легких. Все наблюдатели одновременно прищурили глаза, словно сопереживая. Да так оно и было — каждый напружился, склонил голову и сжал руки в кулаки.
Еще немного, и дорогое платье иноземца лопнуло бы от сделавшихся камнями мышц, которым тесно в одежде. Отец Илейки даже губу прикусил.
Это длилось всего несколько ударов сердца, рыцарь начал, согнувшись в три погибели, как бы проворачиваться вокруг своей оси, все время неслышно вздыхая и резко выдыхая. Никто не мог видеть, что у него получается.
А не получилось ничего. Не согнулась подлая железка. Только согрелась в руках.
— Да не может такого быть! — одновременно выдали пять глоток.
Мимо пролетела ворона средних размеров, уже не птенец, но еще не взрослая.
— Может! — каркнула она и скрылась в кустах от греха подальше.
— Может! — повторил отец Илейки.
— Может! — обрадованно закричал подмастерье.
— Может, — вздохнул рыцарь.
— Не может быть, — почесал в затылке кузнец.
Скрамасакс вернулся к хозяину, к нему приплюсовались финка и маленький нож.
Кузнец, сокрушаясь о потере, хотел, было, сразу же бросить упрямые железки в горнило, но его остановил хунгар.
— Погоди! — он взял полосы себе. — А покажи-ка ты мне этого богатыря, что учудил такое с подковами.
— Пошли, — пожал плечами отец Илейки.
Рыцарь был без коня, тот отдыхал от дальней дороги где-то в крепости, поэтому они отправились в Вайкойлу на случайной повозке. Мужики ехали в Андрусово, вот и прихватили двух попутчиков.
Стефан представился, как мог, то есть в двух вариантах. "Герцог Стефан" — это по-обычному, и "Дюк Степанович" — так его окрестили слэйвины. Слэйвинов, без рода и племени было везде предостаточно. С ними считались все, кроме немцев. Немцы наделили себя избранностью и больше никого в этот круг не допускали.
Исчезали древляне, горяне, вятичи, кривичи и прочие народы. Зато на их месте, подминая их же самих, появлялись слэйвины. Словно по заказу у них объявилась своя религия, свои обычаи и своя история. У них появились свои князья, отрекшиеся от Веры, самоназванные великими. Их поочередно объявляли святыми. "Сколько икону не целуй, а если живешь не по Божьим заповедям — не быть праведником, — говорили раньше, но теперь все это стало неактуальным. Не нужно ныне творить чудеса, исцелять и проповедовать, давать пример в совестливости. Стало проще: собрал кодлу, вооружил ее — и на соседей войной. Больше народу зарезал — больше чести добыл. Деньги в церковь сдал, сколько договорились, объявился помазанником божьим. Подчинил себе территорию, сделался князем. Запретил величаться какими-нибудь "радимичами", обозвал всех "слэйвинами" — и порядок. А сам — князь. Пришли другие слэйвины, побились-побились и разошлись. Междоусобица, не племенная вражда.
Раньше жили-не тужили, соседствовали, уважали другой род, воевали по необходимости, но лицо не теряли. Вырезали, положим, деревню меря. Оставшиеся меря собрались и дали в рог захватчикам. Кто кого в итоге заборол — не разобрать. Надо договариваться. Оплакали павших героев — и дальше зажили.