Одним из таких договоров стал Ярослав и его брат Юра. Один формально начал числиться новгородским князем, согласующий свои решения со всякими там "вечами" и "правдами", другой — передавал приветы от почившего папеньки из Суздаля. Один раз даже прислал чуть ли не с почтовыми голубями разрешение Бати-хана, сделаться Ярославу князем всей земли ливонской. Как бы это дело назвали германские немцы: ярлык на княжение.
Вече возмутилось, а "правда" стала колоть глаза, ну и каленым железом в ладонь, как водится. Обнаглевшие, было, княжьи люди сразу отказались от всяких ярлыков, объявили, что это все было шутка, да и ту сорока на хвосте принесла. Все, вроде бы стихло, но осадок, осадок-то остался!
Вот в такую кутерьму и пытался сунуться наивный рыцарь Стефан, потомок готов. Но судьба, видать, смилостивилась над изыскателем и отправила его перед самой дорогой к местному кузнецу. По какой уж надобности — не смог бы он сказать и сам, забыл. Свидетельство о неведомом богатыре в виде двух разогнутых подков тихонько бренчало на ухабах в сумке, а отец этого силача щурил рядом на солнце глаза.
Подвода довезла их до деревни Рыпушкала, знаменитой своим святым, объявленным таковым по причине творимых им чудес. Нынешние попы его отвергали, особенно молодая их поросль. Но это было, скорее всего, от зависти. Чудеса не нуждаются в одобрении церкви. На то они и чудеса.
4. Рыцарь Стефан и Илейко
— А ну-ка смотри, сын, кого привел! — сказал отец Илейке, который как раз приспосабливал точильный круг на смазанную дегтем ось, чтоб можно было легко вращать.
— По твою душу прибыл из своих немецких палестин, — добавил он с усмешкой.
Илейко, увидев незнакомого человека в справной одежде, с висящим на боку боевым топором викингов, перетянутым бечевкой с восковой печаткой — чтоб нельзя было пользовать, пока в городе среди людей, густо покраснел. Непривычно было ему, чтобы кто-то интересовался его скромной персоной, разве что недруги мальчишки, собаки, ну и девки тоже — собаки.
Стефан внимательно рассматривал чудо-богатыря. Совсем еще молодой парень, может быть, года на три-четыре младше его самого, широкие плечи, могучие руки с ладонями, будто веслами, открытое и располагающее к себе лицо. Причина этому, скорее всего, глаза — голубые и внимательные. Они обязательно характеризуют недюжинный ум и доброту. Крупные черты всего лица: губ, носа, бровей и скул — только подчеркивают мужественность. Светлые слегка волнистые волосы — северянин, без всякого сомнения. Да и роста должен быть такого, что выше всех на голову. Красив, что и говорить.
— Ну, здравствуй, ристиканзу (человек, верующий человек, — перевод с ливвиковского наречия, на самом деле — языка, примечание автора)! — сказал Стефан.
— Здравствуй, ритари (рыцарь в переводе, примечание автора), — ответил Илейко.
— Ишь ты, а с чего ты взял, что я рыцарь? — удивился, но не очень, хунгар. На самом деле ему было приятно, что с первого взгляда в нем могут определить принадлежность к рыцарскому братству.
— А ты себя давно в зеркале видел? — спросил Илейко, и, смутившись, опять покраснел — пес его знает, вдруг обидится благородный человек?
Отец, гася в себе порыв рассмеяться, отвернулся в сторону и скосил глаза к переносице.
А вот Стефан от души расхохотался и протянул вперед для рукопожатия свою руку.
Какая бы ни была его ладонь большая и крепкая, но она все же утонула в той лопате, что выставил Илейко. При этом тот не поднялся со своего места. Это было слегка невежливо. Чуть-чуть, но не понравилось хунгару.
— А ну-ка пусть покажет свое умение, — стараясь быть бесцеремонным, Стефан обратился к хозяину этого двора.
Отец сразу же потерял всякое желание к веселью, доставая железяки. Почему-то он даже обеспокоился: а вдруг у сына не получится?
Но у Илейки все вышло в лучшем виде, будто он не толстое железо гнул, а что-то податливое, мягкое, типа меча, сделанного кузнецами-слэйвинами. Он согнул полосу в подкову и, досадуя на себя, произнес:
— Вот зараза, а я додуматься не мог, что можно обратно подкову-то сделать.
Стефан взял вполне исправное изделие, о том, что оно совсем недавно выглядело несколько иначе, напоминало лишь тепло металла в местах изгибов. Он попробовал вновь разогнуть подкову, но опять потерпел неудачу.
— Да что за черт! — опечалился он. — Вот уж не думал, что так ослабну за время путешествия.
— А раньше-то гнул? — поинтересовался отец.
— Не было у меня таких увлечений, другими делами приходилось заниматься, — махнул рукой не на шутку раздосадованный хунгар. Он положил строптивую железяку на точило, да, видать, резко положил — подкова соскользнула наземь.