А "Калевалу" никто в письменном виде не видел, может быть, руны ее и были нанесены где-то на каменные скрижали, но об этом на берегах Седоксы не слышали. Отец говорил, что все дело в том, что история "Калевалы" до сих пор продолжается, поэтому легче передавать ее из уст в уста, постоянно дополняя.
Илейко никогда не был в Олонце, но знал предание, в котором рассказывалось про двух викингов, оборонявших город от врагов и павших на поле брани. Одним из воинов был выходец из этих мест, поэтому каждый олончанин считал себя потомком героя (об этом и многом другом в моих книгах "Мортен. Охвен. Аунуксесса" и "Охвен. Аунуксиста", примечание автора). Их с почестями похоронили вместе с волшебным мечом Гуннлоги, Пламенем битвы. Говорили, что меч снова явит себя на этот свет, когда наступит страшное время последней битвы между Добром и Злом (об этом в моих трудах "Радуга 1" и "Радуга 2", примечание автора). Конечно, это была примитивная трактовка предстоящего в необозримом будущем Рагнарека, где все силы Бога восстанут против сил Хаоса. Так думал Илейко, про себя пытаясь предположить, на какой стороне окажется больше людей.
Конечно, хороших людей — большинство. Но плохие — всегда на виду. Из рассказов отца, матери, странников получалось, что они зачастую встречаются только с негодяями. Просто, как потом он додумал, хорошие люди — это естественное поведение человека, его и не замечаешь. Зато безобразие надолго откладывается в памяти.
Илейке хватило времени, чтобы понять: самые злые и жестокие люди — это дети. Они не в состоянии применить к себе чужую боль, поэтому ее и не замечают. Летом зачастую приходилось отбиваться от сорванцов, набежавших с соседних деревень по каким-то своим делам. Конечно, во двор-то они не совались, но стоило только ему отправиться на берег реки купаться, как в спину, голову летели комья земли, а иногда и камни. Доставалось порядочно, и нелепое, наверно, было зрелище, когда он, не делая попыток бросаться в ответ, пытался руками отбиваться от летящей в него угрозы. Вид крови его разбитой головы тоже не смущал нападающих, даже, казалось, раззадоривал.
Спасали братья, а особенно — сестры. Они дрались с обидчиками, как чертенята, не страшась бросаться в одиночестве на целые банды мальчишек. Илейко, оказываясь за пределами своего двора, был всегда настороже, как кот в незнакомой местности. Постепенно у него выработалась способность чувствовать опасность, даже не замечая ее. И если случалась какая-то неожиданность, то он, не тратя ни мига на раздумья, сначала пытался уклониться, потом защититься, ну а уж далее — понять, что же, собственно говоря, произошло.
Время трудно остановить кому-нибудь, разве что, Богу. Илейко рос, росли его обидчики. Летом и зимой, когда доводилось, они устраивали на него настоящие засады. И теперь уж поблизости редко оказывались братья и сестры. Илейко это нисколько не смущало — он учился уворачиваться, все реже камни или куски льда оставляли на его теле синяки и ссадины. Он даже приспособился отмахиваться от летящих предметов палкой ли, или просто ладонями. Это дело побуждало мальчишек, среди которых уже было достаточно много подростков, на более радикальные меры. Однажды в него кто-то особенно рьяный бросил топор, метко, но безуспешно. Илейко топор перехватил, но возвращать обратно хозяину отказался.
— Трофей, — объяснил он. — Если не отберете, то и не верну.
Парни отбирать не стали, посчитали, что "трофей" — это чье-то имя, поэтому связываться не решились. Принесли охотничий лук со стрелами на дичь. Если бы по-честному не предупредили загодя, может быть, и попали бы.
Илейко насторожился: отмахиваться от стрел еще не приходилось. Но получилось в лучшем виде. Просто стрелки были не самые меткие в Олонии, сила выстрелов — слабая, да и боезапаса маловато.
— Эй! — крикнул он, когда удалось на лету перехватить стрелу, а последующих не дождался.
— Чего тебе? — сразу же откликнулись парни.
— Приходите еще с луком пострелять.
Ему никто не ответил.
— Я серьезно, — снова обратился Илейко. — Только предупредите — когда, я вам все стрелы верну.
Развлечение, конечно, еще то. В него стреляли охотно, еще более охотно он отбивался. Забава сделалась всенародной. Подросшие парни, уже промышляющие охотой, имеющие способность бить птицу влет, лупили в него со всей дури, даже с нескольких луков одновременно. Илейко отмахивался, как медведь от наседающих пчел. Его никто не хвалил, хвалил себя он сам.
"Я — такой молодец", — пел он вполголоса. Птицы разлетались от греха подальше. "Мне — все наряды к лицу", — шныряющие по своим делам деревенские коты меняли маршруты своих передвижений. "И всех я победю", — ветер уносил последние слова хвалебного гимна далеко в поля, где отрабатывали свой натуральный продукт односельчане и односельчанки, точнее — земляки и землячки. Они замирали на миг, вытирая пот со лбов, прислушиваясь: что это было?