Он напрягся, но продолжал держать ее крепко. «Должно кончиться» — эти слова ему не понравились. Но и это лучше, чем ничего.
Джессика шла впереди Алекси по пляжу. По песку бегали кулики, поклевывая, что находили съедобным. Чайки кричали, точно маленькие белые привидения, садились на причал, обнесенный толстыми канатами.
Ночь она провела неспокойно. Выходила на балкон: смотреть в темноту, прислушиваться к шуму волн. Не раз проходила возле огромного ларя, на котором стояли предметы из старого фарфора. Почти с благоговением касалась того, что принадлежало раньше матери Алекси. Присаживалась к сделанному им столу, проводила ладонями по гладкому дереву, перекладывала свои блокноты и карандаши, переставляла компьютер.
Алекси следил за ней, потирая грудь. У него начало ныть сердце.
Теперь она шла к пустому причалу. Летом тут будет полно туристов, сидящих в плетеных креслах и следящих за лесками в воде.
«Должно кончиться», — сказала она. Как больно. Он так хотел будущего вместе с ней, а теперь эти двери закрыты.
Алекси наклонился, подобрал плоский камешек, послал его лететь, подпрыгивая, над волнами.
Но что он мог ей предложить?
Или она до сих пор думает о покойном муже, которого любила?
А ты сам? Такой слабый, что должен ждать от нее знака? Чтобы она бегала за тобой? А сколько у них вообще времени? Пока она не вернется в Сиэтл, в свой элегантный дом, к богатству, какого он не в состоянии ей дать?
Туман над туристским причалом скрыл фигуру Джессики.
Но нельзя же… чтобы она вот так исчезла… ушла… Как долго ему придется танцевать вокруг нее, стараясь вынудить дать обещание… а если она боится давать такое обещание?
Алекси резко вдохнул и задержал на мгновение в легких соленый холодный воздух. Уж себя-то он знает. Не такой он человек, чтобы долго быть в подвешенном состоянии.
Шла последняя неделя января. Уже две Недели Алекси и Джессика были вместе. Она успела разобраться в своей новой роли. Не очень спокойная жизнь, но определенно более занимательная. Джессика не только открыла для себя, как ей нравятся будни Амоте и все Степановы, но и чувствовала прилив энергии. Наконец она перестала быть механической куклой за конторским столом. Ее больше не изматывали до предела горы бумаг и ответственность. Бесконечные дела, которые каждое утро наваливаются снова.
Вместо всего этого — жизнь Амоте и покой, какого она никогда прежде не знала. Вместе с женщинами Степановых она разделяла их простые радости, любовалась, как Элли погружается в тихое ожидание своего ребенка, который должен был появиться на свет в первую неделю февраля. На звонки своего сотового она не отвечала и с Ховардом больше не разговаривала. Только электронная почта, по делам корпорации. Он злился. Ну и что? Вопли Ховарда попросту не доходили до нее.
Так Джессика процветала под собственным стеклянным колпаком.
Ее мужчина давал ей чувствовать, что она живет по-настоящему — и хорошо живет. В его руках она была только женщиной — и это было прекрасно.
Но было и еще кое-что. И тогда ей хотелось дать ему взбучку, как нашкодившему ребенку, — как будто это было ей под силу.
Вот и сейчас. Она смотрела вверх, туда, где Алекси возился с крышей. В данный момент — сердито глядел на нее сквозь неровную дыру, которой предстояло стать фонарем.
— Кровельные гвозди, я сказал. А это шуруп.
— Послушай, тебе и этому надо радоваться. Поднял меня до рассвета и не перестаешь гонять. Тебя послушать, я весь день ничего не сделала так, как надо. И весь пол засыпал опилками. А я только-только вычистила все пылесосом.
Его улыбка особо приятной не была.
— Так уж получается, когда пилят дерево. Опилки летят.
— Я столько спускалась и поднималась по этой лестнице, что у меня болят ноги.
— Мне нужны кровельные гвозди, а не шурупы.
— Началось с того, что я недостаточно высоко держала свой край оконной рамы и ты орал на меня.
— Заори и ты и возвращайся в свою контору. Но сначала принеси гвозди. День уходит.
Джессика действительно была уже готова заорать, но сдержалась.
— Ты же знаешь, что я никогда не кричу, — произнесла она дрожащим голосом. — Принесу тебе твои чертовы гвозди… Что ты там бормочешь?
— Ничего.
— Ты только что сказал «бабы», как будто… как… — Джессика вдруг осознала, что и вправду кричит. — Ну что ты со мной сделал!
— Слезь с лестницы. Я сам возьму гвозди. А ты иди испеки чего-нибудь или поиграй в свой компьютер. День уходит, — проворчал он.
— И еще кое-что у тебя уйдет. — Джессика пятилась вниз с лестницы, давая дорогу Алекси, который начал спускаться. — Ты злой, невыдержанный, наглый, упрямый, ограниченный…
Он подошел к ряду мешочков, выбрал нужный, наполнил карман своего рабочего пояса и один гвоздь поднял перед ее лицом.
— Вот это — кровельный гвоздь, — наставительно сказал он, будто объясняя маленькому ребенку. — У шурупа есть бороздки.
— Паршивец! — взвизгнула Джессика. Ну сколько можно терпеть?
Алекси ссыпал выдернутые старые гвозди в банку. В волосах у него были опилки, они же застряли в темной щетине на подбородке. Поношенная стеганая рубашка защищала его от холода, из дыр на джинсах виднелось теплое белье, рабочие ботинки определенно пережили свои лучшие дни.
— Сегодня я не буду в «Приюте», пока ты стоишь там за стойкой, — заявила она, с трудом удерживаясь, чтобы опять не заорать. — Ты мне за день надоел. Я, значит, недостаточно умна, чтобы держать уровень неподвижно или пользоваться автоматическим молотком. И, кстати, ты неправильно распланировал кухню. И ты не свертываешь тюбик зубной пасты, начиная снизу, и… Чего уставился?
— Собираешься заорать по второму разу? Кажется, набираешь разгон…
Джессика подошла вплотную и, ухватившись за рубашку Алекси, встала на цыпочки.
— Я никогда не ору, — выдавила она сквозь стиснутые зубы. — Понял?
— Заорешь еще, я думаю, — спокойно ответил Алекси, пристально глядя на нее. — Уже орала.
— Нет. Не орала и не буду.
— Хорошо, — невозмутимо заметил он и, разжав ей руку, поцеловал ее в ладонь. Пока Джессика старалась вновь обрести душевное равновесие, он нагнулся, целуя уже в губы, легонько проводя языком по этим полураскрытым губам. Затем поднял ее за талию и переставил в сторону, а сам прошел в гостиную и оттуда на кухню.
Джессика торопливо пошла следом. Что это такое, так морочить человеку голову! — Ты не можешь вот так сразу, когда мы обсуждали…
— Ты опять собиралась заорать. Что не так с кухней?
Нахмурившись, он открыл и закрыл дверцу маленького временного холодильника, потом попробовал водяной кран.
— Я делала тебе замечание — не орала, заметь, — что ты нахально себя ведешь. А ты начинаешь целовать мне руки. Это не по правилам.
— А у нас есть правила?
— Есть. Одно — не говорить со мной, как с ребенком.
— Ты и не ребенок, — твердо произнес он. — Но ты привыкла командовать, а сейчас ты мой помощник. А не я твой.
— И женщины с твоим поведением мирятся?
— Откуда мне знать? В моем поведении ничего такого нет. Просто я знаю, что делаю. Сколько раз ты руководила ремонтом? А мне пришлось ремонтировать не один дом. И ничего неправильного в кухне нет.
— А мне приходилось планировать движение покупателей, расстановку прилавков и все прочее. Я, может, только помощник, но вижу, что ты засунул холодильник в самый дальний угол, и если его открыть, то в кухню не войдешь. Посудомойку следует ставить рядом с раковиной. Окно надо было сделать шире, а подоконник тоже — для ароматических трав, чтобы растить их в горшках.
— Хмм, — Алекси нахмурился и провел пальцем по подбородку, затем присел на корточки. Зачеркнул записи на досках, написал новые.
Поднявшись, он снова поцеловал ее, проведя щекой по ее щеке и прошептав в самое ухо:
— Какая ты розовая и теплая, как будто мы только что…
На этот раз Джессика ухватила его рубашку обеими руками.
— Думаешь, тебе так все и сойдет с рук, да?
— Так я и думаю, — добродушно подтвердил Алекси.