Одна из ореховых бусин скрывается под полуседыми, перец с солью, зарослями брови — должно быть, лемуры так подмигивают, думает Айя.
— Вот только… — продолжает Наиво. — Вот только все барахлишко жены исчезло. Можете мне поверить, у меня глаз наметанный. Лиана Бельон бросила мужа.
Ресницы смыкаются наподобие застежки-липучки.
— Но самое главное не это, капитан, самое главное, там были следы… как сказать?
Айя щурится, догадываясь, что продолжение ей не понравится. Лемур выпрямляется.
— Пятна, которые очень напоминали следы крови.
Айя невозмутимо кивает.
— Давайте поднимемся, если вы не против. Вы мне откроете…
Они поднимаются на третий этаж. Айя косится на большие окна, наблюдает за постояльцами, которые с коктейлями в руках разговаривают у бассейна под пылающим небом; голые спины женщин, струйки сигаретного дыма, детишки плещутся в яркой воде, которую подводные светильники поочередно окрашивают в синий, красный и зеленый.
Райский тропический вечер. Затишье. Арман Зюттор был прав, мигалки здесь ни к чему.
Лемур Наиво, направляясь к номеру 38, крутит в руке ключи. Как сторож зоопарка, безропотно отпирающий клетку сбежавшей гориллы.
— Капитан, можно с вами поговорить?
Голос идет непонятно откуда. Айя оборачивается и видит, что за спиной у нее стоит старуха со шваброй. Креолка, неслышно подкравшаяся к ней через весь коридор, продолжает:
— Ты ведь и есть капитан Пюрви? Малышка Айя? Дочка Лайлы и Рахима?
Айя не знает, что раздражает ее сильнее — упоминание о ее детстве из уст женщины, которую она не узнает, или то, как эта уборщица лениво тянет слова. Она неопределенно кивает.
— Знаешь, Айя, детка, я часто вижусь с твоей матерью, — говорит креолка. — На крытом рынке в Сен-Поле, чуть не каждое утро. Вспоминаем прошлое, словно две старушки.
Айя улыбается.
— Слушаю вас…
Лемур не трогается с места. Креолка тоже. Ей некуда деваться.
— Наедине, — в конце концов произносит старуха.
— Хорошо, — соглашается Айя и поворачивается к Наиво.
Лемур возмущенно таращит глаза, шерсть на его висках и над глазами топорщится, и он неохотно уходит в конец коридора. Креолка со шваброй, похоже, не знает, как начать, Айя выжидает несколько секунд, потом опережает ее.
— Давно вы здесь?
— Тридцать лет и шесть месяцев, Айя, детка…
Айя вздыхает.
— Я говорю про сегодняшний день, мадам. Я имела в виду — «здесь, в этом коридоре».
Ева Мария улыбается, неторопливо смотрит на часы, потом отвечает:
— Четыре с половиной часа.
— Это много, да?
— Скажем, обычно на моем этаже бывает поспокойнее…
Айя оглядывает пол, стены, картины, окна — везде чисто, словно в больничном коридоре. Имя уборщицы вышито у нее на халате.
— Ева Мария, мне кажется, вы женщина здравомыслящая и толковая. Расскажите мне в точности, что произошло в вашем коридоре сегодня днем.
Старуха бесконечно долго пристраивает свою швабру у стены.
— Ну так вот, около четырех часов Наиво поднялся сюда вместе с ее мужем, чтобы отпереть тридцать восьмой номер. Там никого не было и…
Ева Мария поправляет косынку на курчавых волосах. Убирает под нее прядь за прядью. Айя снова начинает говорить, чтобы ускорить дело.
— Ева Мария, мы уже знаем, что Марсьяль Бельон поднялся сюда в четыре часа, а Лиана Бельон — часом раньше, около трех. Меня интересует, что произошло за этот час. Если вы все время оставались в коридоре, вы не могли не видеть, как мадам Бельон вышла из своего номера.
Ева Мария углядела на ближайшем к ней стекле невидимое пятнышко и целую вечность вытирает его уголком бирюзовой тряпки, потом наконец отвечает:
— Людей-то между тремя и четырьмя часами по моему коридору немало прошло… Только не эта блондинка…
Как обухом по голове.
— Что вы говорите? — почти орет на нее Айя. — Лиана Бельон не выходила из своего номера?
Ева Мария, довольная произведенным впечатлением, медленно складывает тряпку вчетверо. Ничего не скажешь — мастер саспенса, ей бы детективы писать.
— Муж поднимался сюда.
— Да, часом позже, я в курсе.
— Нет, не тогда, намного раньше. Примерно четверть часа спустя после того, как поднялась жена…