За дубовыми столами, за нарядными шёлками, на скамьях, застланных бархатной тканью, тесными рядами сидели дружинники князя и знатные гости — «нарочитые мужи». Взор присутствующих изумлялся обилию лакомых яств, которые разносили на золотых и серебряных подносах неустанно сновавшие между гостей чашники и чарочники. В серебряных чашах дымилась стерляжья уха, на огромных позолоченных блюдах аппетитно румянились жареными боками перепела, куропатки и утки, а из глубоких серебряных мисок призывно дразнили гостей огромные головы и хвосты разомлевших в густом холодце судаков, щук и сомов. Но украшением и гордостью княжеского стола являлись жареные лебеди. Присыпанные зеленью, они грациозно застыли на золотых подносах, притягивая жадные взгляды пирующих.
Двери княжеской медуши этим вечером стояли раскрытыми настежь. Гридни не успевали выносить из погреба охлаждённые на леднике красные и белые меды. Неутомимые чарочники разливали их в позолоченные рога и кубки всем жаждущим. А кто из гостей не желал замочить усы и бороды в медовом напитке, того потчевали варенухой — горячим пивом и мёдом, настоянном на пряных кореньях.
Князь Всеволод возвышался за столом в синей шелковой рубашке, вырез ворота у неё был обшит золотом и драгоценными камнями, золотой медальон — знак княжеского достоинства — покоился на груди. Рядом, в алом одеянии, сидел княжич Михаил, а возле него неотступно находился молодой боярин Фёдор. Знатность его рода и приближённость к княжеской семье подчёркивала золотая шейная гривна, схожая с медальоном князя.
Когда гости уже изрядно насытились и захмелели, дружинник подвел к князю слепого гусляра в длинной холщовой рубахе. Князь усадил его рядом с собой и повелительно взмахнул рукой. В наступившей тишине старик обеими руками защипнул струны и запел героическую быль об удалом Мстиславе, князе Тмутараканском и Черниговском.[14]
«Начнём, братья, быль сию о храбром князе Мстиславе, как воспел её нам Боян,[15] соловей старого времени, поострил Мстислав сердце своё мужеством, буйным соколом взлетел под облако, но не лебедей он выискивал, а поганых, промышлял себе честь, а русичам славу…».
Когда гусляр закончил песнь, чарочник по княжьему повелению поднёс ему чару хмельного мёда. Старик с достоинством выпил, неторопливо отёр ладонью седые обвислые усы, а потом завёл новую песнь. Голос старца зазвучал глухо, а струны зарокотали тревожно. Пел он о горемычном Олеге Святославиче,[16] о его вражде с Владимиром Мономахом[17] за любый град Чернигов. Ведь при князе Олеге редко покрикивал в поле оратай, а жизнь даж-божьих внуков[18] засевалась не житом, а лютыми распрями. Тогда много руського люду пало в междоусобных сечах, а вороньё оживленно толпилось на трупах русичей.
А когда старик запел о князе Владимире Мономахе, голос его вновь окреп и зазвенел звонко. Он пел о справедливом решении Мономаха вернуть Олегу отчий княжеский стол в Чернигове; пел о былинных подвигах славного руського князя, когда в жарких сечах русичи изрубили многих половецких князей, а ещё больше взяли в полон. Тогда половцы боялись одного имени великого киевского князя и пугали им своих детей в колыбелях. А хан Отрок, оставив родные ковыльные степи, в страхе добежал аж до Кавказа.
Старец пел, рокотали победно струны, а когда замерли последние аккорды, князь Всеволод встал, высоко подняв в руке серебряный рог, и обратился к пирующим:
— Братья и дружина, дети боярские! Гудец[19] знатно пропел похвалу нашим могучим предкам! Не посрамили они землю руськую в ратях с недругами и нам завещали беречь красно украшенную отчину нашу. Поднимем чаши сии за славу нашей земли! Да не оставит нас своей милостью Матерь Божья, заступница усердная всех христиан!
Князь придвинул слепому певцу блюдо с лебедем.
— Заслужил, гудец! Песни твои — нашему слуху услада.
Потом обратился к сыну:
— Помни славу нашего древнего рода, а когда вырастешь — не посрами руськую честь! Будь достойным славы своих дедичей![20]
Уже давно село солнце, в гриднице уже давно затеплили свечи, а пир всё продолжал шуметь.
— Княжич, нам пора уходить, — напомнил своему воспитаннику Фёдор. — Наступает пора вечерней молитвы.
По своим юным летам княжич Михаил не бражничал, но ему нравилось слушать разудалые, разгорячённые хмельным мёдом хвастливые речи дружинников и бояр. Однако послушно поднялся из-за пиршественного стола и вместе с наставником поднялся в свои покои. В отгороженной от спальни келье Фёдор затеплил лампадку перед иконой Божьей Матери, и они поочерёдно, при переменчивом свете свечи, стали читать вслух вечернее правило.
14
Мстислав (Константин) Владимирович (?-1036) — сын великого киевского князя Владимира, крестителя Руси. Князь Тмутараканский (988), Черниговский (1023).
16
Олег (Михаил) Святославович (?-1115). Прапрадед Михаила Всеволодовича Черниговского. Князь Черниговский (1094). В «Слове о полку Игореве» назван Гориславичем. Русский писатель Ю.Н. Сбитнев придерживается другого мнения. См.: Юрий Сбитнев, «Тайны родного Слова», Чернигов, 2010, с. 40–48.
17
Владимир Мономах (1053–1125) — великий киевский князь (1113), военачальник, писатель. Прозван Мономахом по имени матери, приходившейся дочерью византийскому императору Константину Мономаху.
18
Дажьбог, Дамбог — языческий бог из пантеона князя Владимира, бог солнца и огня, сын Сварога (отсюда другое название — Сварожич). По славянским поверьям, Дажьбог живет далеко на востоке, в стране вечного лета. Каждое утро на своей светозарной колеснице Дажьбог совершает круговой объезд по небу. В «Слове о полку Игореве» руський народ называется внуком Дажьбога.