Отец Карпа, единственным талантом которого было гнуть спину на отхожих промыслах вдали от родного дома, что, впрочем, не спасало его семью от постоянной нужды, с началом Первой мировой был призван в армию и участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве в августе 1916 года. За проявленную в боях с австрийцами доблесть наградили его георгиевским крестом, но награда нашла героя уже в глубоком тылу, в лазарете. Здесь он залечивал большую рубленую рану левой руки, нанесённую ему лихим австрийским рубакой, которого, извернувшись, в предсмертный миг он всё же успел заколоть штыком. Длительное время он лечился, пока не был комиссован вчистую. И уже после Октябрьской революции вернулся в родное село в ореоле боевой славы. В будёновке, с шашкой и наганом, которые непонятно как умудрился привезти с собой. Первым делом Пилип сорвал в хате — покуте — образы и повесил на их место портрет товарища Ленина. И как Матрёна, его жена, ни противилась: «Окстись, за такой грех будешь наказан Богом!» — он только посмеивался. «Ты, мамка, не шуми. Теперя попам хана, теперя наша влада — савецкая!».
Частенько, притянув к себе уже подросшего Карпа и неумело гладя здоровой рукой сына по голове, он взахлёб рассказывал ему, как бил австрийцев вместе с генералом Брусиловым и что «товарищ Ленин, хотя из бар, но наш мужик, он стоит за хрестьян и дал им землицу». Но дома Пилип пробыл недолго. Когда в стране разгорелась гражданская война, он, не раздумывая, вынул из тайника наган и шашку, наскоро поцеловал заплаканную жену, «не хнычь, скоро вернусь», и пошёл со двора. «И куда же ты лындишь из дому, калека несчастный, что, здоровых нету воевать?», — кричала вслед Матрёна, но он ушёл не оборачиваясь. Ушёл вместе с отрядом красноармейцев, проходившем через село. Долго от него не было никаких известий, потом с оказией через земляка пришло письмецо, в котором Пилип сообщал, что бьёт «батьку Махна» и скоро, после победы всемирной революции вернётся домой. Вот тогда «аглаедам» от него достанется. «Будем их вешать на вербе под церкавью». Потом от него опять долго не было никаких весточек, и только по весне 1921 года завернул в село тот самый красноармеец, что сманил Пилипа в отряд. Он рассказал о героической смерти Пилипа Горничара при штурме Перекопа.
Карп твёрдо запомнил заветы отца и когда по инициативе местных большевиков организовалась в селе комсомольская ячейка, вступил в неё одним из первых. Приняли хлопца радостно, хорошо помня о заслугах Пилипа Горничара перед партией и народом. В отцовской будёновке он носился по селу с активистами, помогал продотряду изымать излишки зерна у своего соседа, зажиточного мужика Фёдора. И эмоционально под гармошку (он самостоятельно научился играть на двухрядке) гвоздил к позорному столбу «мироедов, ненавистных врагов хрестьянства — куркулей и попов». Так в свадебных пирушках и комсомольских агитках проходила его беспечная, беззаботная жизнь. Когда же в стылый январь 1924 года умер товарищ Ленин, рядом с его портретом, который висел в красном углу горницы как память об отце, повзрослевший Карп заботливо укрепил портрет пламенного большевика товарища Сталина.
А через несколько лет в стране начала раскручиваться борьба с «врагами трудового народа». В селе таким нежелательным элементом, мешающим твёрдой поступи крестьянства в эпоху всеобщего благоденствия, оказались крепкие подворья. Справные мужики не очень-то спешили вступать в создававшиеся беднотой под неусыпным оком партии коллективные хозяйства. И попали в разряд «куркулей», с которыми нужно нещадно бороться. Вот тогда комсомольская душа Карпа рьяно взыграла. Он с нескрываемым удовольствием — «наконец-то, дождались!» — раскулачивал односельчан. Со своими дружками среди зимы выгнал из дому семью Фёдора. Соседа с семьёй увезли в район, а Карп с чувством до конца исполненного долга занял с матерью его подворье. А тут и работёнка подвернулась по способностям, как комсомольского активиста правление колхоза решило поставить его сторожем на конюшню. Карп долго отнекивался, но потом с чувством глубокого удовлетворения согласился. Его заслуги в борьбе с куркулями признали.
Фёдора же вместе с женой, сыном-подростком и жалкими пожитками после пристрастных допросов в районном НКВД весной 1932 года с тысячами таких же, как он горемык, повезли куда-то в теплушке. Благо, места на необъятных просторах страны хватало. Глухо поговаривали, что на Урал.
Отец Фёдора был знатным ковалем на всю округу, в его кузне всегда толпился народ. Одному нужно колесо подправить, другому подковать лошадь, а третьему… Да мало ли в крестьянской маетной жизни проблем, когда нужда в сельском умельце! Вот и тянулись к нему люди, зная, что коваль Иван всегда встретит с улыбкой и непременно пособит их нужде. В крепких руках Ивана легко ходил тяжёлый молот, высекая рыжий сноп брызг из раскалённого металла. Мужики, любуясь его спорой работой, одобрительно покачивали головами: «Кузнец Милостью Божьей!».