— Посмотри, Карпо, на мои ладони. Вот когда на этих мозолях появится шерсть, такая же гладкая и блестящая, как у моего Брикуса, только тогда я пойду работать на чужого дядьку в твою поганую червонную артель.
— Ты что, против ветра идти надумал, против политики партии и народа? Последний куркуль на селе остался! О сыне своём подумай или загремишь со своею Марьей туда, где она коз не пасла! Берегись, Фёдор! — взбеленился Карп и, уходя со двора, громко хлопнул калиткой.
— Батько, может, правда, давай вступим, пока не поздно? Вон Кузьму оставили в покое, не сослали, и я никуда не хочу, здесь мой дом! — несмело произнёс Павел.
— С такими, как Карп, водиться, что в крапиве в нужник садиться! Отдать ему нажитое своим горбом добро?! Сдохну лучше в Сибири, а этому не бывать! А Кузьма… что толку, гнёт теперь спину в этой артели. Безлошадный, хлеба и молока в хате нет!
— Зато дома оставили и не сослали, — уныло повторил сын.
Часть вторая
В продуваемой насквозь метелью конюшне лежал на припорошенной снегом соломе больной жеребец Брикус. И рассказывал приблудившейся бездомной кошке свою прежнюю жизнь.
— Рос я здоровым и крепким, любил пошутить и взбрыкнуть от избытка сил, показать свой весёлый норов, поэтому хозяин назвал меня «Брикусом». Жилось мне у него сытно и весело, помню просторное стойло, где хозяин за мной любовно ухаживал, поил тёплым молоком и каждое утро чистил щёткой мою гладкую блестящую шерсть. Так я прожил у него два счастливых года. А потом он стал часто приходить ко мне озабоченный и как-то пожаловался: «Плохие времена настали, Брикус, голодные. Нечем семью кормить, да и на тебя зарятся нехорошие люди. Чтобы не было беды, продам я тебя. Может, тебе повезёт и попадёшь ты в хорошие руки». Я слушал его внимательно, сочувственно встряхивал головой и тихонько ржал, понимая, что всё очень плохо, и всё беспокоился, что же будет со мной дальше?
И вот по весне он привёл меня в город на ярмарку, где шумело много народу, а нашего брата было не счесть! Среди гула и базарной толчеи я растерялся, нервно поводил ушами, пританцовывал на месте и всё пытался сорваться с привязи. Многие мужики подходили ко мне, фамильярно похлопывали ладонью по крупу, норовили задрать верхнюю губу и дотошно рассматривали мои зубы. И всё спрашивали о цене. В ответ на такие «нежности» я скалился, взбрыкивал и пытался лягнуть покупателя. А хозяин запрашивал много. И тогда они, не торгуясь, отходили от меня со словами: «Хорош конь, но больно дорог!».
А когда подошёл Фёдор, у меня сразу возникло к нему доверие, я сразу же признал его своим и бессознательно потянулся к нему. Я подумал, вот мой новый хозяин, с ним мне будет легко и весело, он не даст меня никому в обиду. Я призывно заржал, от всего сердца приветствуя его, а он меня сразу понял и ласково потрепал по холке, потом внимательно осмотрел и завёл беседу с хозяином. Я понял, что решается моя судьба, и стоял смирно. А мой хозяин говорил: «А ты, я дивлюсь, мужик справный, понравился мне, потому уступаю тебе, другим не хотел. Бери, отдаю дёшево, жалковать не будешь! Не продавал бы, да нужда заставляет, но чует моё сердце, что отдаю в добрые руки. Бери, жалковать не будешь. Эх, тяжко расставаться с Брикусом, да деньги потрибны!». Хозяин чуть не плакал, произнося впервые за всю свою жизнь такую длинную речь. И Фёдору, как он мне потом доверительно рассказывал, стало его жалко, но ведь и я ему тоже пришёлся по душе! И чего с ним прежде никогда не бывало, он купил меня, не торгуясь, отдав все свои сбережения.
Брикус вспомнил, как покупал его Фёдор, и захотел улыбнуться, но судорогой свело живот. Он, ударив нечистым хвостом по тощему боку, жалобно засучил больными ногами по оголённым мерзлым доскам настила. Кот, изогнув дугою костлявую спину, в испуге отпрыгнул к стене и участливо посмотрел на жеребца.
Уже стихла метель, когда Брикус оправился от слабости и попытался встать на ноги, но не смог. Тогда он вытянул на грязной соломе шею, увидел свернувшегося в клубок у заиндевевшей стены кота и продолжил свой невесёлый рассказ.
— Хорошо жилось мне у Фёдора. Бывало, наработаешься за целый день так, что домой еле тянешься, едва переставляя ноги. А вечером хозяин вволю меня напоит и сытно накормит запаренным овсом с отрубями и семенем льна и всё приговаривает: «Ешь, Брикус, набирайся сил. Завтра нам предстоит много работы». А потом выберет с моего хвоста репейники, выкупает и заботливо расчешет щёткой мою гриву. Такие минуты для меня всегда были самыми сладкими и хотелось от души сделать Фёдору что-то хорошее. И я, расслабившись, положу голову ему на плечо, а он похлопает меня ладонью и ласково произнесёт: «Ишь, озорник!». И нам обоим легко и мирно. А пока я ел, он убирал навоз и ворошил подстилку, а каждую неделю её менял. И когда уже уходил, не забывал угостить меня сахаром. И пока я хрустел, он почесывал мне шею и нежно шептал: «Кормилец ты наш ненаглядный». От удовольствия я закрывал глаза и отвечал тихим ржанием. А на рассвете он опять уже у меня, накормит-напоит и скажет: «Ну, Брикус, пора за дело!». И я готов был идти за ним хоть на край света!