Жизнь очередной раз скатила православных с горы добрых надежд и ожиданий, опять послала тяжкое испытание. Словно им мало было того горя и лиха, которое у всех ещё лежало на памяти.
И хотя новые веяния в эту глушь докатывались эхом, но неизбежно дошли они и сюда. Неизбежно пришло время, когда свои так хорошо знакомые с детских лет одно сел ьцы стали вдруг загонять родственников, соседей и друзей кого силою, а кого тяжелыми уговорами и сладкими посулами в неведомые, а потому страшные своей непонятной сутью «колгоспы». Из-за неумелого хозяйствования (ведь лучших хозяев уже успели «откомандировать» в Сибирь) и засушливого лета первый колхозный урожай выдался скудным, да и тот весь забрали в район. И пришлось людям ещё туже затянуть пояса на тощих и без того животах. В селе стало пусто и голодно, а тут подступила необычно холодная осень, и налетела следом вьюжистая зима, мёрзли на лету воробьи, а дома утопали в снегу по самые крыши. И в предчувствии небывалой беды притихли испуганно люди.
И кто теперь мог вспомнить об извечном, присущем украинскому роду хлебосольстве, когда на столе в пухлых макитрах важно толпились галушки и вареники, а рядом в миске зазывно посмеивалась сметана — попробуй, мало не станет! А паляницы, пампушки, сластёны и прочие объеденья гостеприимных хозяев обильно украшали стол и сами просились, прыгали в рот, как вареники к небезызвестному чертоватому Пацюку. А радушный хозяин всё угощал, наливал в кухоль из плетёной пузатой бутыли настоянную на мяте и чабреце хмельную наливку, сделанную из урожая своего сада. Пока гости, изрядно нагрузившись, не пускались в пляс и выделывали ногами такие замысловатые кренделя, что обладатель этих ног потом долго сам удивлялся, да как он так мог отплясывать? Сроду не мог, а тут, на тебе, оторвал гопака!
А когда приходила пора прощаться с хозяином, подгулявший гость долго тряс ему у калитки руку и всё пытался объяснить что-то в данный момент самое для него важное, но язык не слушался. И тогда, раздобревший от обильного угощения, он оговаривался и мог выдать несусветную милую чушь. Вроде попа Нила из повести Т.Г.Шевченко «Наймичка», когда в гостях у зажиточного казака Якима Гирло вместо «пророк Давид» ненароком он произнёс «пророк Демид». Но никто этого уже не замечал и не удивлялся такому неожиданному происшествию. Да и чему было удивляться? Праздник — на то он и праздник, чтобы гулять и веселиться!
Теперь же народ стал подозрительным, зло и угрюмо молвил: «Не до жиру — быть бы живу». Даже древние старухи, которых в селе осталось всего ничего, не могли припомнить таких страшных времён. И, глухо шамкая беззубым ртом, пророчили судный день. Грозно шептали, что беда одна не ходит и пришла она «за грехи наши — ведь безбожники разрушили церковь и убили отца Сергия». Никогда ещё народ не чувствовал себя так ущербно, так голодно, как этой зимой. И если у кого-то хоть кроха ещё оставалась в доме, он только крепче закрывал на засов двери, чтобы незваный пришелец не сглазил его скудный кусок и не пришлось с ним делиться пустой похлёбкой, в которой сиротливо плавала разваренная луковица да гнилая картофелина. И хотя жить стали бесхлебно, но продолжали держаться из своих последних, вымученных сил с надеждою на лучшие времена. Христианским душам помогала сводить концы с концами река-кормилица и многочисленные пойменные озёра. В них всё ещё, слава Богу, водилось много рыбы.
А в соседнем хуторе люди уже давно выскребли мучные лари и вымели все закутки в сусеках, надеясь отыскать хоть несколько завалявшихся хлебных зёрен, но всё уже давно было съедено. Кошки уже не бегали по дворам, молчали собаки. Изнурённые люди сдирали кору с деревьев, готовили из неё какое-то подобие похлёбки, пытаясь на этой горечи хоть как-то продержаться до весны, но организм не обманешь, с каждым прожитым днём силы таяли. А дома голодные дети тянули к родителям сухие ручонки, тоньше прошлогодней былинки в поле, и жалобно просили хлеба. И тогда отчаявшийся отец, напрягая последние силы, брёл по заметённой глубоким снегом дороге к соседям, мечтая раздобыть у них хоть толику хлеба. Войдя в село, он стучался в первые попавшиеся заиндевелые окна: «Подайте, Христа ради!».
Некрепок, а потому нередко жесток человек, когда на него неожиданно обрушится горе! Люди, помня страшные времена и ожидая ещё худших, притихли и ожестели сердцами. Старались не замечать убогих. Только изредка кто-то нехотя выглядывал на крыльцо и хмуро бросал: «У самих пусто, ступай к соседу, может там подадут!». И несчастный, чтобы не вернуться домой к голодным детям с пустыми руками, в отчаянии брёл по селу в толпе таких же, как он, горемык, едва переставляя от слабости ноги.