Под потолком гудел вентилятор. В Бангкоке стояла обычная для апреля жара.
Пот тёк по его телу, оставляя тёмные разводы на майке.
Женщина шлёпнула его плёткой по заднице. Ощутимо. Но Марк дёрнулся скорее от неожиданности, чем от боли. Она усмехнулась и кивнула головой на шторку.
Шторка отделяла гостиную от спальни. И мелодично позвякивала стеклянными бусинами, когда сквозь неё проходили.
Сколько раз потом он слышал этот мелодичный звон — и не сосчитать.
Но тогда, в самый первый раз, когда он пришёл просить помощи, но не сказал об этом ни слова, Марк посмотрел в зеркало на вспухшее красное пятно на заднице:
— Это что-нибудь значит?
— Да, моё имя, — усмехнулась она. — Ваан. Мадам Ваан.
— Мадам Ваан, — почтительно поклонился он.
Она усмехнулась.
— Раздевайся!
И, когда он стянул с себя одежду, подошла вплотную и подняла к нему лицо:
— Сколько у тебя было женщин?
— Одна, — пожал он плечами.
— Может, я тебя обрадую, а, может, расстрою, — ткнула она его стеком снизу в подбородок, — но, если до сих пор она была у тебя одна, я этого не изменю. Никто этого уже не изменит.
Он не придал значения её словам.
Ваан была первоклассной мошенницей, промышляющей дорогими вещами и антиквариатом в тех кругах, куда просто так не попадёшь, а он хотел стать чем-то больше, чем просто красивым мальчиком из состоятельной семьи со школы дружившим с одной девочкой.
Он жаждал возмездия за смерть сестры. Но приключений жаждал не меньше.
Искал отмщения, но опасностей, риска искал сильнее.
Он хотел большего, чем прославиться как местный Ромео в провинциальном городе. Ему вообще никогда не нравился этот шекспировский придурок. Марк бы всё сделал не так.
Его душу жёг огонь мести и желание стать дерзким, отчаянным, великим авантюристом. Он дал себе зарок, что ради этого не остановиться ни перед чем.
Если ради этого он должен переспать с сотней, тысячей женщин — он готов.
Что именно он должен будет делать для мадам Ваан он узнал в тот же день.
А что она имела в виду, когда сказала «если до сих пор она была у тебя одна, никто этого не изменит» — сильно позже.
Глава 7. Вера
— Что, мама? Что? — выдохнула Вера, под укоризненным взглядом матери.
За входной дверью с ночи дежурила охрана. Ванька ещё спал.
Вера решила сегодня не вести его в садик. Да и на объект, где под её авторским контролем строительная бригада заканчивала масштабный ландшафтный проект, оформление участка при большом загородном доме, ехать не было смысла — разводнилось. Как из ведра лил дождь.
— Я надеюсь, ты сама мне расскажешь, — вздохнула мама.
— Нет, Марк здесь ни при чём! — схватила Вера с полки чашку.
— Ну конечно, — кивнула мама. — На меня только не надо кричать. Потому что я тоже ни при чём.
— Прости, — отвернулась Вера, поставила пустую чашку на подоконник и упёрлась лбом в холодное стекло. — Просто я знаю, что ты мне скажешь.
— И что же я тебе скажу? — вздохнула мама и сама пошла налить Вере кофе.
— Что ты так и знала: стоит появиться Марку и всё пойдёт наперекосяк. Так было всегда. Так и случилось.
— А я не права? — хлопала она дверцами шкафчиков, доставая и убирая банки с кофе, сливками, сахаром. — Ты сбежала из-за него из дома в шестнадцать. А помнишь, что ты натворила в восемнадцать? Когда после каникул он так и не приехал?
— Господи, мама! Натворила! Это всего лишь татуировка. И да, он не приехал, но у них случилось несчастье, погибла его сестра, а я между прочим закончила школу, поступила в университет. И да, я его ждала, но жила и без него.
— Как?! Как монахиня? А эта наколка, как у старой зэчки, — поставила она перед Верой кофе.
— Мама, она на бедре. И там просто имя.
— И ты думаешь Алексею приятно на неё смотреть, каждый раз, когда…
Да он на неё и не смотрел! Потому что трахал меня по-собачьи! Взмахнула руками Вера, хотя вслух, конечно, этого не произнесла.
Она достала из холодильника тарелку с бутербродами. Мама сделала их вчера для Мамая, когда он привёз Ваньку. Но никто к ним так и не притронулся.
Вера засунула в рот большой кусок хлеба с ветчиной и салатом.
Боже, о чём я думаю? Он продал меня как лошадь, нет, как лошадиную подстилку, едва в его слаженной жизни начались неприятности, а я ещё стою и оправдываюсь перед мамой.