Он нахмурился: что?
— Давно же ты не общался с отцом.
— Да, подольше, чем с тобой, — усмехнулся Марк. К сожалению.
Шесть лет. С Ваан они не виделись с того дня, как он сел в мексиканскую тюрьму.
Мадам тяжело опёрлась на подлокотники кресла и встала. С трудом.
А она сдала! В тот год, когда они познакомились, ей было под сорок. Значит сейчас пятьдесят с лишним. Хотя ей, конечно, не дашь. Всё та же смуглая желтоватая кожа. Всё тот же цепкий взгляд. Орлиный нос. Сильные мозолистые руки.
Разве что пальцы стали более узловатыми. Фигура, скрытая длинными юбками, грузнее, солиднее. А взгляд… в нём навсегда залегла скорбь. Скорбь о дочери. Её единственной дочери. Файлин.
Файлин…
И память снова отбросила его на четырнадцать лет назад в душный Бангкок…
Четырнадцать лет назад…
Он подставил истерзанную плёткой спину под холодную воду и закрыл глаза, когда вдруг раздался девичий голос:
— О, прости! Не знала, что здесь кто-то есть.
— Ничего, — схватил он полотенце, чтобы прикрыться и только когда обвязал его вокруг талии и выключил воду, повернулся.
— Она опять, да? — сокрушённо покачала головой девушка.
Скорее девочка. Худенькая до прозрачности, бледная. С длинными абсолютно белыми волосами, такими же бровями и ресницами. В длинном белом платье.
— Что опять? — вытер Марк рукой мокрое лицо.
— Мама опять завела себе мальчика для битья?
Столько сочувствия и горечи было в её голосе одновременно: сочувствия к нему, а горечи, видимо, за мать, что Марк намеренно бодро усмехнулся. Странное желание, но он прочему-то не хотел её расстраивать.
— Я сам напросился.
— Сам? — удивилась она. — Ты из тех, кто получает от порки удовольствие? — спросила она серьёзно, без издёвки, и посмотрела на место, что он прикрыл полотенцем.
— Нет, я не из тех, — улыбнулся Марк над её серьёзностью. Кем бы он ни был, она явно старалась его не обидеть и это было так трогательно. Мама? Его поразило, что у Ваан есть дочь. И такая дочь. — И удовольствием бы я это не назвал, — слегка бравировал он. Да это чёртова пытка! А твоя мать чёртова извращенка! — Но умение терпеть боль, думаю, мне пригодится.
Он поднял лицо к лейке, с которой ещё капало. Протянул руку, чтобы плотнее затянуть кран и вздрогнул, когда его воспалённой спины, покрытой вспухшими следами плётки, коснулись холодные пальцы.
— Ты красивый, — ведя сверху вниз, сказала девушка.
— Ты тоже. Красивая, — улыбнулся Марк. — И необычная.
Она улыбнулась в ответ с таким выражением, словно он не разобрался, что именно с ней не так.
— Я альбинос.
— Правда? А я Григорий, — протянул он руку. — Но твоя мама зовёт меня «мой мальчик».
Она засмеялась и, кажется, наконец, поняла, что он просто шутит. Вздохнула с облегчением.
— А меня она зовёт Сверчок. Я Файлин, — уверенно пожала его ладонь. — Можно просто Лина. Погуляешь со мной?
— Да, — пожал он плечами. — Конечно. Сейчас?
— Нет, — покачала головой девушка. — Когда стемнеет. Я плохо переношу солнце, а если точнее, то совсем не переношу. А вот сумерки и ночь — это моё.
— Тогда до сумерек?
— До сумерек, — улыбнулась она, не сводя с него восторженного взгляда.
Крутанулась вокруг себя, выразительно посмотрела на его пах, исчезла в проёме двери, и Марк снова услышал её смех, теперь подозрительно коварный, но по-прежнему чистый и мелодичный, как серебряный колокольчик.
Он опустил глаза.
О, чёрт! С его бёдер упало полотенце…
Марк тряхнул головой, возвращаясь в настоящее.
Затылок ломило, и это был верный признак того, что пора заканчивать пить и хоть немного поспать.
— Ты знала моего отца? — следил он за неспешными шагами Ваан, что вела пальцами по мебели, словно прикасаясь к своему прошлому.
— Мой наивный, несмышлёный мальчик, — взяв с подноса, она поставила на стол пустой стакан. Забрала у Марка из рук бутылку и наполнила стакан на треть. — Ты так ничего и не понял? — подняла на него глаза. — В этом же и был смысл. Ну, за твоего отца. Не чокаясь, — взмахнула она стаканом.
Свой глупый вопрос Марк задал, когда Иванна Вигеновна Аматуни, Мадам Ваан, госпожа, кхун Ваан, как она себя величала, осушила бокал до дна. Но этих нескольких секунд, как ни странно ему хватило, чтобы понять, о чём она говорит. Почти пятнадцать лет не хватило. А пары секунд — да.
И всё же он спросил: