И вот – дождалась.
Максим прикурил только с третьей спички – руки дрожали. Лера, как завороженная, смотрела на эти длинные узкие пальцы с коротко, как у любого хирурга, срезанными ногтями.
– Что удивляешься? С ночи еще и не так трясти может. Скоро сама убедишься. – Он усмехнулся. – Санитаришь и учишься? Какой курс?
Лера почувствовала себя пациенткой на приеме – он допрашивал ее быстрым, специфически «врачебным» голосом: на что жалуетесь? температура есть? какие лекарства принимали?
– Третий, – едва слышно пискнула она.
Максим, окинув девушку цепким, таким же «врачебным» взглядом, вдруг спросил:
– Сейчас куда? В общагу?
– Я… нет… – Лера вспомнила о лекциях. – То есть… да…
– Так нет или да? – Он опять усмехнулся.
От его усмешки сердце проваливалось куда-то в живот и даже ниже, в ноги. Как будущий медик Лера точно знала: сердце расположено там-то и там-то, вот тут, в грудной клетке, за ребрами, рядом с легкими, и никуда, ни в какой живот, тем более в ноги проваливаться не может. Но оно проваливалось! Только не в пятки, как твердит поговорка, а почему-то в коленки. И бьется там, под коленками, а вовсе не в грудной клетке, да что же это такое!
– Пошли! – Максим неожиданно взял Леру за локоть – она едва успела прихватить с подоконника рыженькое свое пальтишко с торчащим из рукава шарфом – и повел за собой.
Лера плохо помнила, как спускалась по лестнице (только и чувствовала, как сильные «хирургические» пальцы сжимают ее локоть), как лицо ожгло снежной крупой. Сразу за углом стояла его белая «копейка» (это потом, потом Москву наводнят разномастные иномарки, и даже первокурсники начнут кичиться друг перед другом, чья тачка круче, а тогда, в начале восьмидесятых, личный автомобиль делал своего владельца одним из «избранных»). Максим галантно распахнул пассажирскую дверь:
– Прошу!
Внутри пахло бензином, железом – и все той же неистребимой медициной. Ехали недолго.
Остановившись в каком-то дворе, Максим первым вышел из машины, подал Лере руку и больше не отпускал. Подъездная дверь хлябала на ветру, темная (тусклая лампочка едва освещала площадку второго этажа, на остальных царил едва разбавленный бледным заоконным рассветом мрак) выщербленная лестница тянулась бесконечно. Пахло горелой проводкой и, разумеется, кошками. В углу последней площадки (или не последней? на сколько же этажей мы поднялись, подумала вдруг Лера) горели два изумрудных глаза.
Максим, поковырявшись ключом в замке, рывком распахнул дверь и почти втащил Леру в квартиру.
– Бабуль, я дома! – крикнул он в глубину коридора, вталкивая девушку в какую-то комнату.
– Ухожу, Максюша! – донесся в ответ резковатый, очень отчетливый голос. – У меня сегодня две лекции, потом консилиум. Еда на плите! Холодное не хватай, разогрей обязательно!
Голос Максимовой бабушки показался Лере странно знакомым. Но вот откуда – нет, не сообразить. Она торопливо приткнула свое невзрачное пальтишко на что-то вроде табуретки, только мягкой, вот странно. Впрочем, странной была вся комната. Мебель, как из спектакля «Три сестры», пальма у окна, справа здоровенная, на полстены картина – в мелких трещинках, старая, должно быть. Изображало полотно густо заросший лесом берег не то реки, не то озера. Посередине заросли расступались, открывая песчаную отмель. Мускулистый красавец в белой рубахе с распашным воротом сталкивал в воду дощатую лодку, на корме которой, чуть выгнув спину, сидела соблазнительно улыбающаяся прелестница. Из-под воздушного, почти прозрачного одеяния заманчиво светилось розоватое нежное тело. Красавец был немного похож на Максима.
– Чаю хочешь? – раздалось вдруг над самым ухом.
Лера вздрогнула от неожиданности и, закусив губу, почти не дыша, отрицательно покачала головой.
Хлопнула входная дверь.
– Ушла! – Максим прижал девушку к себе с такой силой, что, казалось, захрустели ребра.
В Лериной голове, путаясь, стремительно мелькали обрывки вбитых пуританским провинциальным воспитанием правила: девушка должна быть гордой, целомудрие – главное сокровище, береги девичью честь и прочее в этом духе. Но тело – вопреки мыслям – плавилось и горело, как воск, под сильными «хирургическими» пальцами. У «правил» не было шансов.