Лера с трудом, держась за ближайший стол, перетащила свое ставшее вдруг очень тяжелым, словно чужое, тело на табурет.
– Дядя Юра, плиту выключите… пожалуйста.
– Мам! Я есть хочу! – канючила прибежавшая из комнаты Аня.
– На! – Сосед отломил от заветренной буханки кусок и сунул ей. – Видишь, мне не жалко!
Анечка, вздохнув, принялась кусать подсохший хлеб, не забывая угощать куклу, которую держала на руках, как младенца.
Лера охнула, зажимая рот. Опять?! И… опять… от Максима?! Этого только не хватало! Вот курица безмозглая, ругала она себя. Врач – а на задержку внимания не обратила, решила, что нервное, из-за сплошных стрессов. И ведь какую задержку-то! Лера, лихорадочно собирая в кучу рассыпающиеся мысли, пыталась подсчитать – сколько прошло с маминых похорон. Мысли путались, но по всему выходило – отпущенные государством на дозволенный аборт двенадцать недель уже вышли. Попросить коллег из гинекологии? Чтобы сделали по якобы медицинским показаниям? Но близких знакомых у нее там нет, а неблизкие за поздний аборт запросят по полной таксе. Таксу Лера себе более-менее представляла. Таких денег у нее не было. И взять негде.
А даже если бы и было где – вся душа, все ее существо восставало против убийства того живого, что растет сейчас у нее под сердцем. «Доченьки», вспомнился вдруг Анечкин щебет. И – убить?
– Не журись, соседка, – бубнил где-то возле нее дядя Юра. – Это сосуды. Я вот расширяю их, – он поболтал в воздухе выдернутой из-под стола бутылкой, – и все в порядке. А так что чего ж, конечно, тяжко. Жарища-то вон как в духовке. Июль скоро.
Июль? Да, точно. До июля оставался еще почти месяц (это у Юры-алкоголика весь календарь схлопывался до невидимости), но слово, зацепившись, так и крутилось в голове.
Июль. Юлия. В ноябре у нее родится девочка (почему-то было совершенно ясно, что будет именно девочка), и Лера назовет ее Юлией.
По дороге Юля не отрывалась от телефона: строчила sms-ки, звонила, отдавая рабочие распоряжения…
Лера косилась на дочь и думала: может, зря я так сержусь на ее легкомыслие? Не такая уж она и легкомысленная – вон и в пробке (ох, московские дороги, похоже, только в середине ночи и бывают относительно проезжими) времени не теряет. А что в медицину не пошла – так ведь и Анна не врач, а переводчик. Да и сама Лера давно уже не столько врач, сколько администратор, в операционные заходит лишь с «ревизией» – не пора ли обновить оборудование. Так что никакая Юля не безалаберная. Финансовую академию очень прилично окончила, Давид ее своей правой рукой считает, говорит, что их медицинскому центру давным-давно нужен был толковый экономист. Да не просто толковый – таких можно найти, – а еще и свой.
Давид за годы их знакомства и партнерства почти не изменился – все такой же сухощавый, подтянутый, быстрый. Только седина в волосах все гуще проблескивает. Боже мой, четверть века прошло!
– Что вы! Вам же нельзя! – Худой чернявый парень перехватил у Леры ящик с виноградом.
Летний сарафан не мог скрыть уже явственно округлившегося живота. Нельзя, видите ли, ящики таскать! Конечно, нельзя. А что делать?
В первый свой рыночный день она ужасно стеснялась. Не живота, а вообще. Как это так: она, дипломированный врач, отличный хирург и вдруг – на рынке. А потом стало не до того.
Да и что там стесняться, других-то вариантов все равно не оставалось. Да, Лера была хорошим хирургом. А что толку? Зарплату задерживали, а новая начальница отдела кадров с ходу начала проворачивать какие-то свои делишки: выживала из отделения всех, кого могла, оформляя на освободившиеся ставки «мертвых душ». Сперва разбежались санитарки (осталась одна баба Глаша), потом настала очередь медсестер и даже врачей. Подумаешь, оперировать некому! На срочные операции есть кого поставить, а плановые подождут. Врачи, кстати, не слишком упирались. Кто-то начал собственное дело (Максим, по словам всезнающей бабы Глаши, открыл собственный медицинский центр), а кто и вовсе сменил профессию.
Соседка Клавдия Ивановна (та самая, что сдавала Лере комнату) пристроила ее на рынок. Здесь хотя бы платили. И Анечку наконец стало можно перевести из круглосуточной группы в обычную. Так что, подумаешь, какая беда – за прилавком постоять.
Непрошеный помощник сноровисто переставлял ящики, жарко посверкивая огненно-черными глазами. Невероятно худой, с резко выпирающим кадыком и мосластыми плечами он казался почти подростком. Но на смуглом безымянном пальце сияло обручальное кольцо. Да нет, вряд ли обручальное, он же мальчик совсем.