Полесьев распорядился было отыскать их, потому что, как докладывал взводный, в городе они еще не были и, стало быть, потерялись где-нибудь на подходе к вокзалу, но тут явился капитан из комендатуры и заявил, что личный состав не может покидать территорию вокзала. О чем разговаривали капитан и Полесьев, Егорьев не знал, но через несколько минут последний вызвал лейтенанта к себе и приказал одному отправляться на поиски пропавших пэтээрщиков. Капитан, стоявший тут же, опять начал запрещать, но Полесьев сказал, что без пэтээрщиков никуда не поедет, добавив сгоряча, что от этой секретности только один вред. Капитан уступил, но заставил его что-то написать, после чего Егорьев, получивший вместе с приказом держать язык за зубами прозрачный намек на то, что времени у него в обрез, побежал разыскивать Лучинкова с Золиным. После получаса беготни по всем входам и выходам вокзала лейтенант обнаружил бравых пэтээрщиков перелезающими через пожарные ворота на запасных путях. Времени для расспросов не было, и Егорьев вместе с Лучинковым и Золиным бросились туда, где стояли их вагоны. Золин бежал, казалось, из последних сил, заметно хромая, и на одном из подъездных путей упал. Поднявшись, сделал несколько шагов и в изнеможении сел на рельсу. Лучинков объяснил, что Золин подвернул ногу, когда рота двигалась к вокзалу, что и явилось причиной их задержки. Его дальнейшее повествование Егорьев не слушал. Взвалив Золина на закорки, он потащил его по путям. Лучинков шел следом и нес ПТР. Они уже минули пассажирский вокзал, когда из-за диспетчерской будки показалась фигура Кутейкина. Старшина, как выяснилось после, был послан Полесьевым уже на поиски самого Егорьева. Из выкриков и жестикулирования взволнованного Кутейкина Егорьев понял, что воинский эшелон прибыл, их вагоны прицепили и с минуты на минуту рота отправится в путь. Вдвоем с Кутейкиным они понесли Золина; Лучинков, гремя оружием, бежал сзади. Обогнув еще какое-то здание, они вышли на перрон и остановились. Эшелона не было. Небольшой дымок вдали говорил им, что они пришли слишком поздно. Теперь спешить было некуда, и все четверо расположились прямо на перроне. Но долго им сидеть не пришлось — первый же патруль спровадил их в комендатуру. К рассказу Егорьева там отнеслись довольно недоверчиво, видимо, принимая их за дезертиров. И бог знает, чем бы все это кончилось, не загляни в комендатуру тот самый капитан, что говорил с Полесьевым. Он узнал Егорьева и заверил в правдивости слов лейтенанта. Егорьева отпустили, пэтээрщиков с Кутейкиным тоже. Через час к этому же перрону подошел эшелон с какой-то кавалерийской частью. Капитан, переговорив с начальником поезда, указал Егорьеву и его людям одну из теплушек и, когда те сели, ушел. Вскоре лейтенант со своими спутниками догоняли собственную роту…
Егорьев улыбнулся, мысленно перебрав в уме эти события, происшедшие с такой быстротой, что только сейчас он расставил для себя все на свои места. А поезд продолжал двигаться на запад. Колеса громыхали, вагоны бросало на стыках, из-за стены доносилось ржание лошадей. И перед глазами бесконечным желто-зеленым ковром расстилалась степь, убегая назад и появляясь вновь.
2
К вечеру поезд остановился вблизи небольшого полустанка. Кутейкин, прихватив с собой флягу, отправился за водой. Золин, сидя около двери, курил, поглаживая рукой перетянутую портянкой правую стопу, пострадавшую в это утро. Егорьев с Лучинковым, устроившись на сене, ели хлеб с салом.
Кавалеристы выводили из вагонов лошадей, давая размяться настоявшимся за день животным. Кони фыркали, трясли гривами, скребли землю копытами, тыкаясь мордами в руки солдат, брали с их ладоней кусочки хлеба и сахара. Несколько верховых, не надевая седел, ездили вдоль эшелона.
Из стоявшего невдалеке колодца-журавля деревянным ведром черпали воду и разливали ее по предназначавшемуся, видимо, ранее для колхозного скота желобу. Теперь около этого желоба толпились кавалеристы с лошадьми, нетерпеливо сгибающими шеи к бегущей по деревянным лоткам воде. Дав коням напиться вволю, солдаты отводили их обратно к вагонам.