— Валя! Это от леспромхоза... Иван снял.
Более точной характеристики, вероятно, пока не требовалось. Но и этих слов оказалось достаточно, чтобы сидевшая за столом белокурая со смешливой ямочкой на правой щеке, девушка откликнулась, будто встретила давнего знакомого:
— А-а... очень хорошо.
Не снимая наушников, Валя записывала на листках бумаги длинные колонки цифр. Она раз и другой покосилась на Густава, обдав его озерной синевой своих глаз. Густав несколько мгновений глядел на это лесное чудо: девушка с ее мохнатыми, словно у куклы, ресницами, сквозь которые блистали лучики солнца, оказалась бы украшением любого изысканного общества. При виде славненькой советской радистки пленному пришли на ум сказки о лесных феях и разбойниках, называвших фею своей сестрой и свято охранявших ее от всяких бед.
Валя, как успел заметить Густав, имела вполне гражданскую привычку время от времени встряхивать кудерками и поправлять веселую копенку волос мягкими прикосновениями ладони. Все остальное — от суконной гимнастерки, перехваченной в талии широким командирским ремнем, до чистеньких белых валенок, носки которых выглядывали из-под стола, — подтверждало ее принадлежность к боевому братству.
Девушка умела одновременно выполнять несколько операций: она принимала радиограмму, заносила условные знаки на бумагу, жестом левой руки приглашала Густава поближе к столу и произносила раздельно, чуть не по складам, по одному слову в паузах между занесением группы цифр.
В переводе на русский язык ее фраза звучала так:
— Что-же-вы-моло-дой-чело-век-не-здо-ро-вае-тесь?
— Если это мне, то извиняюсь... Хотя я и не уверен, нужно ли это? — проговорил Густав смущенно.
— Кто как хочет, — согласилась радистка.
По двум фразам Вали Густав сделал невольный вывод: русская девушка по-немецки говорит сносно, хотя речь ее нарочито правильная, словно она читает слова по книге.
Вскоре Валя отложила наушники, выключила приемник, зябко передернув плечами, села за столом ровнее. Она была хороша, что и говорить. Густав немного встречал подобных девушек у себя дома.
— Сейчас заполним небольшую анкету, — поспешно заявила Валя. — Потом с вами поговорит советский офицер. А еще потом — будете ожидать отправки в лагерь военнопленных.
«Лагерем военнопленных» у них, по всей видимости, называется кладбище, — думал Густав. — Да, но разве о таких вещах можно говорить устами девушки?»
— Я не собираюсь ни с кем разговаривать здесь, — кашлянув и дрожащей рукой взявшись за край стола, сказал Густав давно продуманные слова. — Пусть меня поскорее ваши расстреливают, или, как вы образно выразились, отправляют в лагерь...
— Слыхали и такое, — спокойно отозвалась девушка. — На Ивана обиделись?
Она взяла со стола одну из анкет и протянула Густаву.
— Идите в ту комнату, подумайте. Писать сами можете?.. Вот и хорошо.
Густав недоуменно качнул плечами, вертя в руках бумагу. От него требовалось лишь указать год рождения, воинское звание и домашний адрес в Германии. Но и этого писать не хотелось, потому что от подобных бумаг пахло протоколом, а от протоколов — допросами. К чему все это?
Он возвратился в большую комнату, где заметно прибавилось людей. Партизаны запросто вваливались сюда, заходили к командиру, наскоро о чем-то переговаривались-с ним. Иные спорили и даже кричали там, называли командира, кто старшим лейтенантом, кто Петром Семеновичем. Потом исчезали, достав огонька для цигарки прямо из плиты. Густав в который раз отмечал, что на пленных они попросту не обращали внимания, словно их не было здесь.
Наконец Сапронов громко и требовательно попросил всех партизан удалиться. В приемной остались трое пленных с часовым Митькой. Сапронов позвал Валю к командиру. Почти сразу повели туда солдата с губной гармоникой.
Густав заволновался, стал прислушиваться к разговору за дощатой перегородкой. Унтер тоже приподнял голову, медленно повел глазами в сторону командирской комнаты, слабо улыбнулся Густаву.
— Откуда, приятель? — стараясь быть веселее, спросил Густав.
— Обращайтесь ко мне по форме! — вдруг оборвал его унтер-офицер. Он поправил свалявшийся на плече погон со знаками отличия.
За дверью между тем продолжалась беседа «музыкального» солдата с Данчиковым.
— Меня зовут Ганс Хайнеман... Из Гамбурга... В армии служу семь лет... — четко доложил солдат.