Выбрать главу

— Это ужасно... это действительно ужасно, — шепотом ответил Густав. — Но березки той больше нет...

Партизан, шатаясь, побрел к выходу, не слыша негодующих выкриков своих друзей, напрасно окликал его Данчиков.

Ничего не слышал Маркиан Белов, шепча как в бреду о сгоревшей березке, которая стояла в его воображении целой и красивой до сих пор, символизируя собой родную деревню, семью, а может, и целый мир, ради которого он жил и боролся.

— Именем советского народа! — суровея с каждой фразой, объявил Данчиков. — Именем погибших женщин и детей Белова... есть предложение: расстрелять!

— Повесить их гадов!

— Дай, командир, я их своими руками задушу! — опять вырвался возглас Сапронова.

Но командир повторил властно:

— Расстрелять!

Мартина Греве и Густава Мюллера вытолкали на улицу.

5

Снег казался мутным, багровым. Цвет его менялся в зависимости от того, где проходила цепочка людей, растянувшихся друг за другом. Сначала они шли огородами, и нетронутые сугробы здесь имели голубоватый оттенок; в сосновом бору, куда на несколько мгновений прорвались лучи солнца, стволы бросали на снег розовые краски; на краю лесного лога снег казался пепельно-серым. Здесь он даже хрустел не так резко, как в иных местах, рассыпался, словно песок пустыни. Густав шел, не подымая головы. Перед самым лицом мелькали порыжелые задники сапог Мартина. Из-под кованых каблуков унтера, словно из-под копыт лошади, летел снег. Мартин по-смешному выпячивал зад, норовя попасть след в след за Саидовым. Сказывалась солдатская выучка — всегда экономить силы, использовать проторенную впереди идущим тропу.

«Да, много смешного и грустного в этом мире, И красивого много, как этот разноцветный русский снег... И непонятного — через край... Почему узкоглазый, монгольского типа партизан Саидов ведет своих врагов к месту расстрела непроторенной тропой? Это обычай или расстрелы у них вообще редки?»

Они подошли к низкорослой корявой сосне, склонившейся над обрывом. Мартин грустно смотрел на это наполовину свалившееся в пропасть дерево, и ему было жалко себя. Он по инерции сделал несколько шагов вслед за Саидовым вдоль заснеженной кромки оврага. И вдруг встал, вскинул руки к лицу, будто заслоняясь: на него в упор глядел зрачок пистолетного дула. Мартин, отступая от смерти, сделал шаг... еще шаг назад, взмахивая руками, потеряв равновесие или отмахиваясь от еще не вылетевшей смерти. Вот он качнулся, будто потеряв опору под ногами, стал падать в овраг. И в ту же секунду Саидов небрежно взмахнув пистолетом, швырнул ему пулю вдогонку. Затем отвернулся и долго сворачивал козью ножку, заткнув пистолет за ремень. Табак рассыпался на снег, бумага не склеивалась.

И тут Густав вспомнил о Сапронове. Резко обернулся и чуть не вскрикнул: в двух шагах, прямо на уровне лица Густава, качался пистолет в руке Сапронова.

Боец обернулся к Саидову, не опуская оружия:

— Может, ты и этого прихлопнешь, Саганбек?

— Иди ты!.. — сердито откликнулся казах, высекая огонь.

Непонятная медлительность Сапронова дала возможность Густаву справиться со своим смятением. В его мозгу забилась тревожная мысль: «Что-то я не успел сделать? Я должен был исполнить чью-то просьбу в предсмертную минуту?»

А русский все не стрелял. В памяти Густава промелькнули десятки лиц знакомых ему людей, эпизоды детства, учебы в университете. Да, да, университет... И тут же появилось мудрое обличье профессора Раббе, произносящего слова: «Скажи своей смерти... скажи своей смерти...»

Будто в бреду, слово в слово за стариком Раббе Густав повторил его талисман.

— Чего, чего? — сказало черное дульце пистолета басом. — Что ты там лопочешь?

— Мой отец, — уже по-русски, выделяя каждое слово, произнес Густав, — убит в тридцать третьем... фашистами...

Пистолет тяжело поплыл вниз. Сапронов снова покосился в сторону Саидова, будто ища совета. Казах курил, глубоко затягиваясь. Затем, сплюнув в овраг, сказал:

— Кончай, Юра!..

...Впоследствии, припоминая детали этого трагического происшествия в своей жизни, Густав называл секунды колебания Сапронова спасительными. Когда пистолет поплыл кверху опять, из-за кустов орешника донесся звонкий возглас радистки:

— Эй, Сапронов! Саидов!..

Вот девушка показалась сама — в распахнутом ватнике, запыхавшаяся, розовощекая от ходьбы по глубокому снегу.

— Вы какого «короля» застрелили: бирманского или индийского?

Вид ее выражал озабоченность, надежду.