И я сразу понял, зачем Яровой прибегал за мною. Отчаянным жестом я сорвал автомат с плеча.
— Давай, Славка! Жарь из моего. Мы тебя сейчас вынесем на бугорок, поближе к фрицам.
Бойцы ожили, задвигались. Медсестра уставилась на меня благодарными глазами.
Шумно вздохнув, как будто приходилось делать нелегкую работу, в углу поднялся рослый танкист. Под комбинезоном этого человека, одетого по-боевому, четко обозначались твердые командирские погоны.
— Не колготись, комсомолия! — рассудительно заявил танкист. — Ради такого дела я бы и на машину посадил вашего Славку, снаряд для него загнал бы в пушку и на передок подвез... Не время — вот какая штука. Молчать нам приказано, ждать команды. Одним словом — отставить! — закончил он.
Ребята загалдели. Я почувствовал себя посрамленным, кинулся вон из блиндажа.
...Катина удалось разыскать в штабном блиндаже. Он спал сидя, вытянув разутые ноги к маленькой железной печке, которая распространяла вокруг себя опьяняющее тепло. На печке стояла двухкилограммовая гирька, которой штабники в свободное время проглаживали швы гимнастерки, казня таким способом насекомых.
Рассказ мой о Славке ротный выслушал только до половины.
— Мальчишки! Потешные стрелки Петра Великого, — ворчал он, натягивая сапоги. — С вами в лапту играть, а не боевое задание выполнять... чепе... Ну скажи, чепе это или нет?
— Нет, — мотнул головой я.
— Верно! — обрадовался Катин. Он еле поспевал за своими мыслями. — Сейчас я звякну в санбат, чтобы пришли за Киселевым. Идет? Где же ваш взводный? Ах, да, я его в офицерский патруль выделил... Ну и ну...
Я уговаривал капитана связаться с «четвертым». Для пущей убедительности я сказал, что танкист готов немедленно дать Славке пальнуть из орудия, будь на то согласие старших. За цифрой «четвертый» скрывался командир полка Громов. Выше Громова я даже не представлял себе наших прямых начальников. Все в этом полузатопленном степном овраге принадлежало ему.
Ротный отмахнулся от моих слов, думая о чем-то своем. Потом он стал с остервенением накручивать ручку полевого телефона. Переругиваясь со связистами, он искал врача. Для меня это казалось несбыточным — отыскать нужного человека во тьме, перемешанной с дождем. Но то ли ротный проявил настоящее усердие, то ли связист спросонья присоединил штаб дивизии, то ли беспокойный генерал делал обход частей и раньше других подошел к телефону в каком-то полевом блиндаже — в трубке приветливо зарокотал мягкий басок:
— «Первый» слушает... что там у вас?..
Катин, кажется, выронил трубку. Когда она очутилась в моей руке, командир роты заслонился от трубки растопыренными пальцами, прошептав: «Валяй сам, обо всем на свете... Ниже солдата не разжалуют... Говори, что с разрешения командира...»
Я уже знал, что разговор с войсковым начальством следует начинать со своей фамилии и звания. Это у меня прошло довольно гладко. Но потом, чем больше я спешил, тем путаннее называл номера — полка, батальона, взвода. Выручил понятливый собеседник.
— Так и сказал бы, что из девятого «Б», — совсем не строго поучил он. — Знаю... Все на свете про вас знаю, орлята. Только вот о Славке-то не в зуб ногой... Потише, потише, рядовой Михайлов, дай одуматься... Так... Так...
Трубка уже не «такала» и даже не «гмыкала», а просто, потрескивала, как испорченное радио. До меня как-то внезапно дошло, что при всей моей непередаваемой беде у генерала есть дела поважнее. Но трубка на другом конце провода ожила опять.
— Все понял, — зарокотал басок «первого». — Если бы не письмо из дому, может, чего и не уразумел бы... Сынок у меня в. одних годах с вами, Юра... На фронт рвется... Молодцы! Геройское племя! Так можешь и передать своим товарищам из девятого «Б»: врача своего уже послал к Киселеву. А вот насчет стрельбы сейчас не получится. Это тоже передай. И пусть не обижаются сынки. Все могу: на боевые машины всех вас до одного посажу, когда время подоспеет. Прямо в глотку зверюге гранаты швыряйте, за мечты свои мстите... Орудийный залп велю по всему участку дать за Славку, если не пересилит он хворобу. А сейчас ничего нельзя, ни звука. Взыщу за самовольный выстрел... Вот как бывает на войне... Терпенье, сынок, терпенье...
Мы с капитаном ворвались в блиндаж, но нас словно не заметили. Я готов был слово в слово повторить отцовскую речь генерала и прежде всего сказать о враче. Но мне не пришлось в ту минуту раскрыть рта. Я был поражен необычайной тишиной. Ни в одном классе на земле, ни на одном уроке никогда не было так тихо. Мы с капитаном и не подумали нарушать эту скорбную тишину. Мы сняли головные уборы и замерли на месте. Вошел генеральский врач и тоже постоял рядом с нами несколько минут, не сказав ни слова...