— Матка! Яйка, сам-огонь!..
Длинные русские слова он разрывал на части, по-смешному уродуя их.
Мать Васятки лишь застонала в ответ. Через силу она выпростала больные ноги из-под одеяла, посидела на кровати и побрела в сени. Она боялась, что гитлеровец сам начнет искать еду и напугает детей.
Пока хозяйка ворошила тряпье, разыскивая оставленные про черный день два куриных яйца, за свежесть которых она не ручалась, танкист прочно уселся на табурет возле стола. Он взял из миски залубеневшую картофелину, понюхал ее и положил обратно. Внимание его неожиданно привлекла сплющенная у горловины крупнокалиберная гильза, приспособленная под коптилку. Гильза была пуста. Почерневший огарок фитиля сильно разил соляром.
— О, дас ист руссиш электрик? — сострил пришелец.
Васятка не выдержал и крикнул, высунув голову из-под ряднушки:
— Был электрик, но полицаи движок в Кочетковку увезли...
Посередине избы сиротливо качался обрезанный шнур. Васятка отдал лампочку Маньке вместо куклы.
— Цыц! — прикрикнула на сына подоспевшая из сеней мать. Она все же робко попросила, отдав неприкосновенный запас продовольствия немцу, предварительно хорошенько обтерев яйца уголком скатерти:
— Пан! — сказала женщина, показывая на гильзу. — Бензинчику бы... Налей сюда бензину...
Васятка видел утром, как танкист нацедил из бака почти целое ведро горючего и отдал паровозной бригаде. За шнапс отдал.
Гитлеровец нехорошо посмотрел на мать, опустил яйца на самое дно котелка и рассудительно возразил:
— Бензин не карошо... Бензин — пуф! Много фойер, огонь много!.. Дом — капут. Ты, матка, капут...
Он улыбнулся, оголив крупные передние зубы. Васятка заметил, что один зуб спереди был железным и остро поблескивал в тусклом свете лампадки.
— Да мы ведь солью его разбавляем, — урезонила женщина недогадливого иноземца.
Но гитлеровец досадливо швырнул каганец на стол, замахал руками, имитируя большой пожар.
— Бензин — стратегишен! Понимайт?.. Дом капут! Айн, цвай — вагон, локомотив капут!.. — Он вздохнул: — И я — капут! Понимайт?
Последнюю фразу он произнес вприкрик, даже погрозил хозяйке пальцем, намекая на что-то. Может, поэтому Васятке больше иных слов запомнилась последняя фраза: «И я капут! Понимайт?»
В эту минуту больная и слабая мать, которую качало из стороны в сторону, вдруг показалась Васятке сильнее, чем громадный танкист. Она умела просто и безбоязненно укротить страшную силу бензина.
Танкист и на другой день не закрывал люка плотно. Он и ел, и брился, и вращал огромную башню с пушкой, не вылезая из танка, обжившись в нем домовито, прочно. И лишь перед тем, как ложиться спать, он высовывался из люка до пояса, перекидывался с патрульными одной-двумя фразами, потом хватался за массивную крышку и осторожно опускал ее на круглый лаз. Оставлял лишь небольшую щель, Чтобы в стальную кабину проникал свежий воздух июньской теплыни, чтобы слышать, засыпая, как умиротворенно стрекочут за переездом кузнечики.
Косой, полукруглый проем между несомкнувшимися крышкой и краем люка отдаленно напоминал лягушечью пасть. А если солдат подпирал крышку блестящим болтиком, пасть эта приобретала сходство с собственным ртом танкиста, в котором сверкал металлический зуб... И тогда весь танк — неуклюжий, приземистый, раскорячившийся на платформе становился похожим на грузного своего водителя.
Васятка и сам не мог бы объяснить толком, в какой день и час впервые появилась желание запустить руку в приоткрытый люк танка. Может, в тот день, когда он вовсе не случайно подслушал разговор взрослых людей в Медвежьем урочище или только вчера, впервые увидев тревогу фашиста, испуганного своими же словами о пожаре.
...Мальчонка и прежде забредал с грибным кузовком на партизанский стан, рискуя притащить за собою полицейских лазутчиков. Но Васятка был глазаст, осторожен, умел исчезнуть в кустах и выжидать там часами, пока освободится от случайных встречных.
В последний раз ему пришлось провожать в урочище, к дядьке Максиму, каких-то мамкиных знакомых, которых она называла «нашинскими людьми». Не только разрешила, а прямо сказала: «Отведи, сынок, к Максиму их. Хорошие люди это, нашинские. Дорогу к партизанам ищут...»
Дядька Максим, заросший, бородатый, с красными от бессонницы глазами, еле увернувшийся со своей бригадой от многодневных преследований карателей, которые хотели сорвать партизанский штурм крупного населенного пункта, будто и не обрадовался приходу пополнения.
— Вот о чем я речь поведу, товарищи! — сказал лесным гостям дядька Максим. — Хоть вы и с запасцем продовольствия явились сюда — вы еще не бойцы, не подмога нам вовсе. Не знаю, где как принято, а в мою бригаду люди приходят с оружием в руках. И не просто с оружием, какое бог пошлет, а с автоматами и карабинами, отнятыми у врага!.. А как же ты думал? — обратился он прямо к парню, удивленно воскликнувшему при этих словах. — Фашист тебе сам отдаст автомат? Надо изловчиться и убить врага первым! И это будет твой вступительный взнос в партизанское воинство...