КОРОБЕЙНИКИ
ПОВЕСТЬ
Заканчивались гастроли советского ансамбля песни и пляски в Америке. Последний концерт наши артисты давали в исполинском зале спортивного городка Мэдисон сквер гардэн. Выступление не было чем-то необыкновенным, хотя гости из далекой Москвы и в тот вечер не уронили чести и были для американской прессы «первоклассной хит» — сенсацией номер один...
Вероятно, потому, что концерт был прощальным, в тот поздний вечер в театральных уборных появлялось больше обычного кино- и театральных звезд. Именитые зрители наперебой высказывали участникам концерта добрые напутственные слова.
Именно в тот вечер за кулисы театра наконец пожаловал и знаменитый Берлик Хьюз. Ветеран американской сцены, эксцентрик и трагик, сподвижник молодого Чарли Чаплина, ныне угасающий старец, страдающий подагрой, он энергично перемещался по сцене, громыхая массивной палицей в такт своему рокочущему голосу:
— Браво! Браво!
К удивлению многих Хьюз особенно тепло приветствовал самого младшего актера, восемнадцатилетнего танцора Галинского. Светловолосый и оттого кажущийся безбровым, мальчиковатый с виду, танцор стаскивал тесный сафьяновый сапожок, приплясывая на одной ноге, когда к нему приблизился Берлик Хьюз.
— О, Галинский! Прима! Браво!..
Неотступно следовавшая за своим супругом Каролин Хьюз, немного знавшая по-русски, переводила отдельные его фразы. Она расторопно нацелилась объективом фотоаппарата на смущенного Галинского, когда муж, помогавший стащить сапожок, дружески привлек к себе юношу.
— Эти снимки будут для нашей семьи символом встречи с ансамблем! — перенося объектив на приближающихся к ним других артистов, заявила Каролин Хьюз. — Берк в последнее время благоволит к молодым актерам...
Судя по акценту, женщина старательно и долго изучала русский по учебникам, но вовсе не общалась с живыми людьми.
Берлик Хьюз прихлопнул в ладоши, отняв палицу от пола и повесив ее загнутым концом на руку.
— О, Каролин! Если бы ты знала, как я ценю твою способность вовремя поставить точку в разговоре. Именно — к актерам! В другие времена ты непременно прибавила бы: «И к молодым актрисам», но...
Уморительно-горестная гримаса перекосила исхлестанное суровыми складками лицо старого Хьюза. Окружение шумно приветствовало этот шуточный экспромт. Но Хьюз, очевидно, не намерен был продолжать в том же духе:
— Маленькая поправочка к справедливым словам моей супруги, господа! Не ко всякой молодежи благосклонен Хьюз! К кому угодно, только не к «твистам»... Сегодня я приветствую «Гопак», «Скверданс», «Перепляс». Завтра — «Спутник» или «Встречу с марсианами».
И Хьюз в освещении магниевой вспышки еще раз коснулся плеча Галинского.
Чтобы не показаться нелюбезным, советский танцор проговорил с юношеским пылом, что, если ему посчастливится получить этот снимок, он сохранит его как память добрых знакомств на американской земле...
Несмотря на то, что на другой день услужливый портье притащил в номер Галинского целый ворох газет с желанным фото, супруги Хьюз привезли ему и свой любительский снимок.
Танцор был явно смущен таким вниманием к себе. Еще больше его заботила доверчивость Хьюза, прямота и грубоватая откровенность, с которой американский актер разговаривал с ним.
Тяжело вышагивавший по гостиничной комнате, непричесанный седовласый Хьюз напоминал выскочившего из берлоги медведя. Он вслух горевал о неудачно сыгранных ролях, проклинал шарлатанов в искусстве, сыпал афоризмами. Суковатая пластмассовая палица то металась в воздухе, то неистово гремела об пол.
— Ха! Ты слышишь, Каролин? Этот юноша не знает, чем заслужил наше внимание. Он еще не научился смотреть на себя глазами зрителя. Ха! Так знайте же, молодой коллега: вы — человек с другой планеты! Да, да, из других миров! Из будущего!..
Хьюз на минуту умолкал, чтобы затем с еще большим рвением развивать свою мысль:
— И Станиславский, и Чаплин, и всякие там Хьюзы, черт их побери, оптом и в розницу мечтали об одном — об искусстве Великой Правды! О том, чтобы между зрителем и артистом устанавливался контакт напрямую. Без всяких там домашних анализов. Дома у человека свои дела и заботы. А из театра он должен возвратиться духовно созревшим для продолжения оставленных им дел и завершить их как-то уже по-иному, лучше...
Хьюз закашлялся, часто заморгал и, достав платок, принялся протирать стекла очков. Водрузив очки на место, продолжал:
— Бездарные служители муз заимствуют у своих предшественников только формальные приемы. Они стремятся во что бы то ни стало быть оригинальными. — Хьюз, не глядя, ткнул палицей в абстрактную картину, висевшую в простенке между окон. — Оригинальность видят лишь в непохожести друг на друга... Ха! Глупцы! Как будто пшеничный колос перестает быть чудом природы только потому, что колосок этот похож на миллионы других колосьев!.. Пустырь, заросший сорняками, поражает разнообразием цветов, но он не перестает быть от этого пустырем. Человек, думающий о жизни, о завтрашнем дне, с горечью в душе созерцает сорняки и с глубоким волнением вдыхает запах хлеба, источаемый миллиардами похожих друг на друга, прекрасных в своем индивидуальном совершенстве колосьев!..