На левой стороне арки капитан заметил не широкую, размером с солдатскую лопатку, вывеску со словами: «Собственность Кельнского монастыря. Непричастным к Святому ордену вход воспрещен».
Фон Кессинг небрежно сдвинул вывеску влево и, дождавшись, когда в глубине образовавшейся пустоты зажглась синяя лампочка, сказал:
— Фрау Бригитта, принимайте гостей...
— Гот мит унс, — ответила решетка.
— С нами бог! — машинально повторил капитан.
Ему пришлось подождать с минуту. Лампочка погасла, что означало выключение тока из системы ограждений вокруг усадьбы. Капитан возвратился в машину. Почти тотчас ворота распахнулись, принимая под свои своды медленно двигавшийся «мерседес-бенц».
Из дверей особняка навстречу машине вышла женщина в черном пледе с белым накрахмаленным воротником. Она придерживала обеими руками непривычно широкий низ пледа, путавшегося в ногах. Женщина не узнала капитана по голосу и, напрягая зрение, старалась разглядеть, какого происхождения и сана пожаловал к ней сегодня гость. Она даже сложила пальцы щепоткой на случай, если придется благословлять особу церковного звания.
Но приезжий издалека вскинул руку, приветствуя по-войсковому.
— Ох, Вилли! Ты будешь богатым! — заулыбалась фрау Бригитта. — Я не узнала тебя в штатском...
— Ничего не поделаешь, — служба.
Фон Кессинг с улыбкой оглядел длиннополый плед, из-под которого торчали узкие носки модных лакированных туфель.
Фрау Бригитта кашлем прочистила горло. Она явно испытывала потребность поговорить:
— Я всегда утверждала, что лучшая одежда для мужчины — военная форма. Это так молодит...
— Не всякая форма, — возразил капитан, открывая дверцу задней кабины и толкая ногой связанного, неподвижного человека в машине.
Длинный, запыленный, неестественно худой мальчик-подросток, облаченный в полосатую арестантскую пару, неловко помогая себе связанными руками, вылез из машины.
— Что-нибудь стоящее? — разглядывая подростка, спросила фрау.
— Сомневаюсь, — проговорил капитан, захлопывая дверцу, словно боялся, что подросток вернется в машину.
Освещенный и ослепленный лучами заходящего солнца, подросток почти ничего не видел. А когда огляделся, у него закружилась голова от полузабытых полевых запахов, тишины, простора. Губы его искривились, задрожали. В густых, припудренных дорожной пылью ресницах, блеснули синие огоньки.
Увидев скорбную улыбку на лице подростка, фрау Бригитта сказала нараспев:
— Какой милый! Надеюсь, у меня ему понравится...
Капитан предупредил:
— Осторожнее, фрау. Он, кажется, немного разбирается в немецком.
Они перешли на шепот:
— Поляк или из Прибалтики?
— Берите дальше. Из первой русской колонны, прибывшей в Бухенвальд.
У немки круто поплыли брови вверх, рот округлился. Она опять и уже каким-то новым взглядом обозрела пленника с головы до ног. Ноги в деревянных башмаках. Свалявшиеся штаны расползлись по швам.
Голос фрау Бригитты зазвучал с металлическим оттенком:
— С русского взятки гладки. Они думают только о том, как бы набить животы картошкой. Может, этот из семьи богатого еврея или комиссара?
Фон Кессинг выразительно похлопал по планшету:
— В формуляре вы найдете необходимые подробности, фрау. А пока лучше бы начать с того, чтобы накормить и переодеть парня. Предупреждаю: он того стоит...
Фрау повела их к дому. У порога она остановилась, как бы задумавшись. Но уже через минуту появился дюжий детина в рабочем комбинезоне с ведром в руке. Из ведра торчали садовые ножницы. Детина четко доложил Бригитте, что ванная для гостей готова.
— Хорошо, Мориц, — распорядительным тоном заявила фрау. — Развяжите пареньку руки и отправьте в четвертый изолятор. Купать его я буду сама.
Фон Кессинг поклонился хозяйке усадьбы и пошел по коридору направо. За спиной капитана прозвучала четкая немецкая фраза:
— Через тридцать минут я вас жду в столовой.
— Яволь! — весело откликнулся фон Кессинг, полуобернувшись, прищелкнув каблуками лакированных туфель со срезанными носками.
Мориц с пленником в это время спускались по бетонным ступенькам в подземелье.