— Я первый попросился бы к тому парню в отряд! — мечтательно заявил Бараев. — Эх, шахтеры!
В затуманившихся глазах его отразилась тоска.
Данчиков слышал весь этот разговор. Ему даже хотелось одернуть разболтавшегося отделенного. Но он погасил в себе это желание.
Ждать второго дозорного пришлось больше трех часов. Ничего не обнаружив в заданном квадрате леса, Сапронов углубился до пересечения железной дороги.
Долго, усталым голосом рассказывал о прошедших вдоль полотна вражеских машинах с солдатами, о танковом следе на картофельном поле в северном направлении.
— Песни орут, сволочи, — угрюмо закончил разведчик.
Из сообщений Сапронова важно было только то, что враг движется параллельно с ними, в том же направлении. Вся задача теперь сводится к одному: успеют ли бойцы опередить немцев, или железные клещи врага сомкнутся где-то перед самым носом.
— Они-то поют, а вот что мы запоем? — вкрадчиво заметил Шарун.
Данчикову показалось, что длинные, с проседью казацкие усы Шаруна на этот раз отвисли еще ниже, чем всегда.
Данчиков попытался представить, что может твориться в душе этого пожилого человека сейчас. Где-то на оккупированной Херсонщине у Матвея Иосифовича две взрослые дочери на выданье, сын-подросток и домовитая хозяйка. О прелестях своего гражданского бытия Шарун, обычно молчаливый, мог рассказывать часами, лишь бы находились слушатели. Было время, когда рассказы Шаруна волновали и лейтенанта: тоска по мирной жизни питала души воинов ненавистью к врагу. Но у Шаруна воспоминания заканчивались безотчетными вздохами и жалобами на какого-то офицера из военкомата, который не поверил в его болезнь и мобилизовал на фронт. Чтобы подчеркнуть свой возраст, Шарун ходил сгорбившись, на винтовку в строю опирался, как на клюку...
Когда Шарун повторил свои слова, Сапронов звучно выплюнул былинку пырея, которую жевал в задумчивости, и спросил нарочито громко:
— Дед, а если бы тебя сейчас домой отпустили, прямо на Херсонщину, пошел бы — пехом?..
— Если б всех распустили — пошел бы! — Шарун даже привстал на одно колено, глуповато заглядывая в глаза собеседника.
— Да там же немцы! Там господа! — не то пугая Шаруна, не то испугавшись своих же слов, выкрикнул бронебойщик.
— Немцы... — Шарун медленно отвел глаза в сторону. — Немцы и здесь уже.
Сапронов схватил Шаруна за грудь и с силой встряхнул:
— Шкура!..
Покрывая резкой командой негодующие возгласы бойцов, Данников скомандовал, как на учении:
— Взвод, встать!.. — И немного позже: — Приготовиться к походу...
В словесной перепалке бойцов командир уловил нечто иное, более опасное, чем ссора. Уже с первых часов окружения давала себя знать повышенная подозрительность бойцов друг к другу, а может, и к нему, командиру. Данчиков вдруг пришел к мысли о том, что дальше нельзя идти ни шагу, не поговорив с бойцами.
— Товарищи! — глухо сказал он. — Мы в окружении. Мы должны пройти по топям и глухомани больше ста километров, до Севска...
Лейтенант таил от своих людей правду: вчера на оперативном совещании в штабе полка говорилось об этом городке в лесостепи как обреченном на сдачу врагу. Но командир втайне надеялся на возможные изменения на фронте в нашу пользу и не хотел убивать этой же надежды в душе своих бойцов. В то же время путь от Гомеля до Севска по бездорожью через заболоченные поймы рек казался ему самому нелегким.
Воспользовавшись минутным раздумьем командира, заговорил Шарун:
— Здешние леса, лейтенант, что твое море-океан. По самое дыхало можно сесть.
Данчиков натянулся, будто струна, сдерживая раздражение.
— Предупреждаю: нам придется очень трудно. Напоминаю: экономьте каждый сухарь, каждую пачку концентратов. Приказываю: ни одного шага без команды, ни одного вздоха без разрешения... Я знаю, — продолжал он несколько тише, но с той же силой в голосе, — кое-кто не верит в нашу победу. Но пока живы, мы являемся постоянно действующей боевой единицей Красной Армии. Мы обязаны делить судьбу с народом... Я лично, как командир, отвечаю за взвод перед Родиной, каждый из вас передо мной за свою службу в ответе...
— В такой завирюхе, сынок, было бы ладнее, кабы всяк сам собой распоряжался, — послышался знакомый напористый голос.
— Волк в брянском лесу тебе «сынок»! — зло откликнулся Сапронов.
— Отставить разговоры! — строго потребовал Данчиков, обратив строгий взгляд, предназначавшийся Шаруну, на молодого воина. Тот сник под этим взглядом, теребя ремень винтовки.