«А что, если она еще не знает?» — обрадованно подумал я. Руки мои уже сгребли со стола и письмо, и конверт. Гадко разыгрывая из себя очень выдержанного человека, я стал любезно прощаться с хозяйкой дома.
— Будь здоров, соколик! — хрипло отозвалась тетка Пелагея. — А письмо-то положи на место. Слышишь? У людей нынче и свово горя хватает. И кепку не позабудь, она тебе в партизанах сгодится... Я кинулся к ней:
— Тетя Поля! Родненькая!..
Она задержала меня спокойным суровым взглядом:
— В обороне Степка! Слышишь? Вернется он...
Тогда в нашей деревне еще не научились не доверять казенным бумагам. В особенности, если речь шла о гибели на войне. Да о Степане-то не какой-нибудь заскорузлый канцелярист сообщал на заготовленном бланке. Это было совместное письмо с подписью командира и комиссара. Там же поставили свои фамилии несколько бойцов, вероятно служивших в одном подразделении с разведчиком Степаном Чураевым. Они писали о готовности стать сыновьями Пелагеи Сидоровны, вырастившей такого замечательного друга им и защитника Отечеству.
После я не один раз слышал женские причитания в избе Чураевых. То кричала не тетка Пелагея. К ней спешили со своим горем овдовевшие солдатки, чтобы выплакаться на ее твердом плече, услышать от нее, может быть, совсем несбыточные, но сохраняющие надежду слова:
— Вернутся они!.. И твой придет, и Степка вернется!..
Почти два года продержались оккупанты в нашей местности. За это время деревня, а потом уже то место, где была деревня, шесть раз переходила из рук в руки. На прежних пепелищах в первые дни после освобождения мы всей бригадой срубили избу Степкиной матери, тетке Пелагее.
Не сразу заживали полученные в боях раны. Не вдруг поднялась из пепелища деревня.
Есть в нашем краю и такие женщины, которые быстро свыклись с потерей мужей на войне, вышли замуж, растят детей.
И лишь тетка Пелагея жила своими надеждами на встречу с сыном и, кажется, совсем позабыла в таких думах о себе. Да и годы брали свое. Сгорбившаяся, припадая к клюке, будто несла на своих плечах горе всех матерей на свете, она и сейчас ходит по деревне, посматривая по сторонам обезумевшим взглядом.
Как-то в середине дня она постучала палкой по наличнику окна.
— Эй, сельсоветчик! — глухо прокричала старуха. — Иди-ка гостей привечай!
Некоторые уже привыкли к ее больным чудачествам и не откликались. Я не позволял себе такого. Вышел на крыльцо и, присмотревшись в ту сторону, где изба Чураевой, увидел двух военных. Рядом с высоким, худым сержантом, тесно прижавшись к нему и как бы подпирая его, стояла девушка в полушубке и ушанке. «В командировку, наверное, — подумал я. — Или в отпуск кто-либо из ближних деревень. К бабке Пелагее на ночлег нельзя: подурнела она за последнее время. Да и для нее это одно расстройство...»
Я медленно сошел по ступенькам вниз, так же не спеша двинулся вперед, ощупывая глазом каждую колдобину на обледенелой тропе. Может, потому, что идти пришлось не подымая головы, к дому бабки я приблизился незряче. Когда вплотную оказался перед военными, почти в упор встретился... с глазами Степки... Передо мною снова засветились два озорных ребячьих костерка.
Меня как-то качнуло сбоку набок. Я вдруг почувствовал, что проваливаюсь в бездну. Нас все же разделяло какое-то пространство, потому что мне захотелось бежать к этим костеркам. Я ринулся вперед, закричал. То кричало во мне все мое существо:
— Степка! Степка пришел!
Я уже не чувствовал, как подвернулся протез, как я полз по снегу к Степке, хватал его за полу шинели, за руки. Девушка в полушубке помогла мне подняться. Она же затем настойчиво оттерла меня плечом от Степки, боясь, что я задушу его.
— Осторожно, товарищ! — напомнила она. — Степану Федосеевичу не можно волноваться... Будь ласка, без резких движений.
Нетрудно было догадаться, что это медсестра. Да и сам Степка бледный, постаревший, весь пропах йодоформом.
Чересчур уж серьезной показалась для первого раза медсестра эта!
— К-командуешь здесь? — заикаясь и вообще каким-то чужим, завезенным издалека голосом спросил Степка. — А к-как же отец?
Я промолчал.
А по деревне шли и шли люди. Казалось, все живое вопило: «Степка Чураев живой! Степка вернулся!»
Впереди нестройной толпы шла, почти не опираясь на клюку, гордая и молчаливая бабка Пелагея.