Услыхав свое имя, Эллен принялась кричать:
— Он готов съесть моего мужа за это письмо. А Джон так много работал, выполняя русские заказы в войну. Джон имеет благодарность от президента за это... Ты ведь извинился потом перед Мортоном, милый? — театрально спросила она у мужа.
— О да, да! — наклонился к ней Джон. Они одновременно с явным осуждением посмотрели на Лейка.
Хозяйка сказала примирительно:
— В самом деле, Мортон, стоило ли сегодня вспоминать об этом письме?
Мистер Хьюз, все время сидевший в глубокой задумчивости, как бы встрепенулся:
— Но, дорогая, сегодня вечер откровений. Кажется, об этом мы договорились с самого начала.
Лейк, почувствовав поддержку Хьюза, уставился враждебно в лицо тучного господина, получившего поощрение президента за свою деятельность в период второй мировой войны, хотя слова его были ответом миссис Каролин.
— А что вы мне посоветуете делать, если это все не забывается? И вы все знаете, почему не забывается. Потому что растут новые Андреи по ту и другую сторону океана. А фрау Бригитта здравствует себе. Она тоже получила от канцлера благодарность за свою благотворительную деятельность во время второй мировой войны!
Джон оскорбленно засопел, не выдержав такого сопоставления. Он круто повернулся спиной к Лейку и зашагал к выходу. У дверей его догнала супруга, которую напрасно пыталась остановить миссис Каролин.
Берлик Хьюз, не торопясь, поднялся со своего места и пошел вслед за гостями.
Возвратился он лишь со своей супругой.
Мортон извинился перед ними за резкость своих суждений. Большинство слушавших его попросили продолжать рассказ об Андрее.
— Так вот, господа, — связывал обрывки своих мыслей Мортон Лейк, — из нашей неприятной дискуссии с господином Джоном Грошманом вы уже догадались о моей попытке помочь Андрею.
Но не все так происходит в действительности, как подчас нам хотелось бы. Забегая наперед, я должен заметить, что никто из нас — ни враги, ни друзья этого мальчика — не достиг своей цели. Андрей будто одеревенел в ответ на побои. Потерявший представление о времени, он сутками высиживал на неубранной, свалявшейся постели или просто на досках. Мориц иногда уносил матрац. Всякий раз, когда приходилось убирать в камере Андрея, я находил пищу разбросанной по полу или нетронутой в солдатском котелке. Один или два раза Андрей брал из рук моих припасенные для него бутерброды, но ел их нехотя. Так же нехотя он рассказывал кое-что о себе. Он постоянно твердил о том, что хотел бы поскорее умереть и один раз даже попросил у меня что-нибудь пригодное для самоубийства. Мои слова о возможном выкупе за американские доллары он не воспринимал всерьез. И все повторял:
— Убейте меня, дядя Мортон... Прошу вас: убейте!..
По ночам мы с Морицем выносили Андрея во двор подышать свежим воздухом. Но это не помогало. Он таял на глазах, усыхал, словно старик. Кожа на скулах его натянулась и стала тонкой. Мориц разжимал зубы Андрея кинжалом, чтобы влить в рот какую-то питательную жижу. По приказанию фрау Бригитты, конечно.
В камеру несколько раз спускался фон Кессинг. Он развлекал узника сводками с фронтов, как бы между прочим упоминая в этих сводках фамилию генерала Величко... Фон Кессинг не замечал никакой реакции на свои слова.
И тогда фрау Бригитта решилась на последнее средство, господа. Бригитта нашла способ вывести Андрея из состояния оцепенения, в котором он находился более двух недель под влиянием пыток, голода и собственных мыслей об обреченности.
Андрей был очень юн, почти мальчишка. Фрау Бригитта имела основания предполагать, что угасающая в слабом теле жизнь в какие-то мгновения противилась смерти. Андрей не мог не думать об отце. Мальчик видел, каким в сущности ничтожным объектом является одинокая усадьба Святого ордена под Грюндорфом.
В их доме когда-то гостил летчик, который опустился на японской территории близ Халхин-Гола. На глазах у ошеломленных врагов, летчик подобрал своего напарника по полету, покинувшего подожженный зенитками самолет.
— Может, как раз в такой момент, — раздумывал вслух Мортон Дейк, — когда состояние Андрея было наиболее критическим, в решетке, окруженной ангелами, послышался треск, словно кто-то пытался ее вырвать. А затем... Что произошло затем — трудно выразить словами. В затхлую тишину подземелья ворвалась пахнущая полуденным солнцем, травами и дорожной пылью степь. Заметьте, что это уже не чудилось, а отчетливо слышалось... Невдалеке от усадьбы, возможно, на той самой дороге у леса, по которой везли юного пленника в немецкой автомашине, по следам Андрея шел эскадрон русской конницы... Стучали копыта русских коней, звенели бубенцы русских тачанок... Бойцы устало и вдохновенно пели, сокрушая подземелье:
Полюшко-поле, Полюшко, широкое поле!