— Как?
— Очень просто. Владельцы газеты намерены продать компании Себастьяна землю под строительство тюрьмы.
Почему мне не пришло это в голову раньше? Семейство Расселл владело двадцатью акрами в южной части Промис-Фоллз. Многие годы шли разговоры, что там будут строить новое здание газеты, но лет пять назад они прекратились, когда доходы издания резко упали.
— Ни фига себе!
— Но ты этого от меня не слышал, — снова предупредил Брайан. — Теперь тебе понятно, почему сейчас не следует ворошить данную тему? Конечно, если ты раскопаешь какие-нибудь действительно крепкие, железобетонные факты, то ей придется пропустить твой материал. Потому что телевизионщики все равно все пронюхают, и газеты в Олбани — тоже. В общем, Дэвид, постарайся не глупить.
Я встал, обвел взглядом кабинет, словно что-то прикидывая, и произнес:
— Мне кажется, Брайан, это помещение не удовлетворяет «условиям манипуляций с кошкой».
Я остывал, сидя за своим столом, наверное, полчаса. Саманта уже пять раз спросила, что за разговор у нас был с Брайаном, но я отмахивался. Говорить мешала злость. Несмотря на предупреждение Брайана, мне хотелось немедленно отправиться к Мэдлин и выяснить, действительно ли она ради спасения газеты готова отказаться от всех наших принципов и стоит ли такая газеты спасения.
А может, так и должно быть? Газете не обязательно быть хорошей. Дерьмовые тоже существуют, их повсюду пруд пруди. Я в такой работал в Пенсильвании, пока не вернулся в родной город совершенно измочаленный. И никогда не думал, что придет время и «Стандард» превратиться в паршивую газетенку. Ладно, если уволят отсюда, попробую устроиться тюремным надзирателем. Может, возьмут?
Я снял трубку, нажал кнопку быстрой связи с офисом, где работала Джан. Ее состояние в последнее время меня волновало все сильнее. Ответила Лианн Ковальски. У нее был весьма подходящий голос для продавца кондиционеров. Ледяной.
— Привет, Лианн, — сказал я, — это Дэвид. Позови, пожалуйста, Джан.
— Подожди.
Через несколько секунд трубку взяла жена.
— Привет.
— Лианн сегодня кажется особенно веселой.
— Ой, не говори.
— Как ты смотришь, если Итан побудет у моих родителей подольше, а мы с тобой пойдем куда-нибудь вечером? А потом посмотрим какой-нибудь фильм. Например «Жар тела». — Это был ее любимый фильм. И мой тоже.
— Не возражаю.
— Не слышу восторга в твоем голосе.
— Отчего же? — проговорила она с наигранной веселостью. — И где ты предлагаешь поужинать?
— Может, в «Стейк-хаусе Престона»? Или «У Кловера»? Там подороже, но пока еще мы можем себе это позволить.
— А как насчет «Джины»?
Это был наш любимый итальянский ресторан.
— Замечательно. Если мы приедем туда к шести, то, очевидно, не надо бронировать столик, но я проверю, чтобы все было наверняка.
— Хорошо.
— Я заеду к тебе после работы, а твою машину заберем позднее.
— А если я выпью лишнего, что тогда?
Это уже было похоже на прежнюю Джан.
— Тогда утром на работу отвезу тебя я.
Я решил пройти к автостоянке через типографию — так путь был короче — и увидел там Мэдлин Плимптон.
Типография, по сути, душа газеты, как машинное отделение — душа линкора. И если «Стандард» перестанет существовать, то эти огромные машины, двигающие газетную бумагу со скоростью семнадцать метров в секунду и печатающие шестьдесят тысяч экземпляров в час, уберут отсюда в последнюю очередь.
Мэдлин стояла наверху на эстакаде, проходящей по обе стороны печатной машины, на вход которой поступал бесконечный лист газетной бумаги, а на выходе появлялась уже сброшюрованная газета. Там сейчас шел текущий ремонт, и печатник в рабочем комбинезоне что-то показывал Мэдлин.
Мне очень хотелось поговорить с ней, но подниматься на эстакаду я не решался. У печатников были свои принципы. Один из них — категорический запрет сотрудникам газеты подниматься на эстакаду без их позволения, которое давалось редко и в самых крайних случаях. Если кто-нибудь, особенно из администрации, вдруг там появлялся, печатную машину останавливали и не запускали, пока нарушитель не покидал их территорию.
Но для Мэдлин Плимптон они делали исключение. Во-первых, она являлась хозяйкой газеты, а во-вторых, к ней относились с большой симпатией. Мэдлин запросто общалась с любым, даже самым незначительным, сотрудником газеты, знала всех по именам и фамилиям и кто какую должность занимает.
На Мэдлин был ее обычный наряд: темно-синяя юбка до колен и в тон ей жакет. Все это подчеркивало красоту ее белокурых волос, хотя мне казалось, что в душе она предпочла бы надеть облегающие джинсы и ковбойку, какие носила в свою репортерскую пору. Сейчас она была бы в них так же хороша, как и тогда. Даже смерть мужа на ее внешности совсем не отразилась.