— Она умерла, — не ожидал, что голос может быть таким жёстким.
И хотя я не вкладывал в него предумышленного негатива, ледяной тон заставил вздрогнуть меня самого. Николь осеклась, поёжилась.
— За два месяца до свадьбы, — добавил сдержаннее, контролируя дрожь.
— Прости, — шепнула вампирша, и на короткий миг её губы затряслись, однако она совладала с лицом, сделала глубокий вдох. — Отчего она умерла?
— От рака. Смертельной болезни, развивающейся и прогрессирующей после передела мира быстрее, чем человечество, — пояснил я. — Так что Лара сгорела в считанные месяцы, несмотря на все достижения современной медицины. Терпела боль и улыбалась до самого конца.
— Должно быть, она была очень сильной?
— Неутомимая вера в лучшее делала её непобедимой. Но не совсем, — я горько усмехнулся, вспоминая осунувшееся личико бледнее, чем у Николь, усталые глаза и улыбку.
Свою искреннюю ободряющую улыбку она никому не позволила стереть с лица. Даже на смертном одре уголки любимых губ оставались приподнятыми. Как бы страшно и трудно ей ни было в конце, Лара ушла, улыбаясь. Потому что хотела, чтобы её запомнили такой.
— Поэтому ты… — договорить вопрос вампирша не решилась.
В мыслях я сделал это за неё. Наверное, да. Поэтому я стал таким. Поэтому отвергал любые хоть сколько-нибудь серьёзные привязанности.
С того дня, как её не стало, я не искал ни счастья, ни любви. Похоронил эти чувства вместе с невестой, испытав такую боль, что переломала меня и искалечила. И если такова цена за любовь, то увольте. Как бы малодушно ни прозвучало.
— Я устал, Ник, а мне ещё работать, — нарушая ненавистную тишину, признался я.
Незапланированный выходной и правда малость выбил из колеи, а в моём деле главное не позволять работе накапливаться, иначе потом не разгребёшься и задолжаешь всем на свете.
— Поговорим завтра?
Белокурая наяда кивнула и вернулась на диван. Мы обменялись ноутбуками, и я углубился в ретушь, а подруга — в чтение. Она пока не научилась прожигать время в Сети и каждую свободную минуту училась, врастая корнями в малознакомый мир и позволяя ему прорасти через себя.
Ночью ко мне явилась Лара.
А может, я явился к ней, поскольку во сне мы гуляли, сплетя пальцы. Гуляли, правда, прямо по Мене, пенившейся и обращавшейся в сизый пар, так что мы ступали скорее по мягкой пелене облаков, нежели по водной глади.
Лара предстала передо мной точь-в-точь такой, какой я её полюбил — худенькой и миниатюрной, с любопытными, жадными до жизни глазами и наивным восторгом ко всему, замершем на круглом личике.
— Давно ты не впускал меня в свои сны, Марк, — с лёгким укором говорила она, бросая на меня взгляд с хитрецой.
Солнце затаилось в тумане, но в светло-карих глазах плясали золотые искорки, и я не мог оторваться от них. Как же я скучал!
— Это было слишком больно, — признался, борясь с собой.
Уйти страшно, но страшнее остаться, чтобы каждый день жить с этим. Говорят, время лечит. Не знаю, сколько в моём случае должно пройти времени, чтобы стало легче. Эти шрамы не вытравить, но должны же они когда-то затянуться?..
— Пришло время отпустить, родной, — в мягкой улыбке сквозила боль.
И пусть она верила собственным словам, давались они Ларе с трудом.
Ветер ударил в лицо, взметнул короткие медные локоны. Каким наслаждением было зарыться в них носом, вдохнуть лёгкий запах мандарина и — почти неразличимый — карамели. Простые, но незаменимые мелочи, которые я не ценил и не замечал, пока не лишился их.
— Ты ведь знаешь, как я тебя люблю. Сильнее жизни, сильнее себя! А когда любишь кого-то сильнее самого себя, желаешь ему счастья. Даже если тебя в нём не будет.
— Ты была моим счастьем, — прошептал, чувствуя, как садится и пропадает голос.
Ладошка возлюбленной становилась тоньше и холоднее, желанное наваждение растворялось, но всё ещё смотрело на меня с печалью и сожалением, как смотрит человек на желанную вещь, зная, что она никогда не будет принадлежать ему.
— Была, но судьба рассудила иначе, — Лара попыталась улыбнуться снова, но на губах застыла печаль, горькое разочарование и ирония в ответ на злую насмешку жизни и смерти, разлучивших нас.
— И другого нам не остаётся, — дрогнувшим голосом продолжала она. — Отпусти меня, Марк. Отпусти, чтобы я обрела покой, а ты — новое счастье. Счастье, которого я для тебя желаю. Открой глаза. Живи! Позволь себе чувствовать, любить. Прекрати отравлять себя ядом сожалений. Я прошу.
Желанные губы невесты коснулись уголка рта и растаяли, осели капельками росы на коже. Я сжимал полупрозрачные руки, но понимал, что не смогу удержать.