Подняв руки вверх, я покачивала перед ним бёдрами. Выписывая круги, тёрлась о его каменную задницу. Он и весь был словно вытесан из камня. Стоял истуканом посреди танцпола и всё так же топил меня в омуте своих глаз, да иногда выставлял в сторону руку, чтобы оградить от какого-нибудь не на шутку рьяно потрясывающего телесами недоумка. Словно он мой телохранитель. И я понимала, что именно это и входило сейчас в его задачу: следить, чтобы я не сбежала. Но, блин, как же это было приятно. Когда красивый сильный мужик только что пылинки с тебя не сдувает.
— Танцевать совсем не умеешь? — подначивала я.
— Научишь? — и не думал смущаться он.
Голос ди-джея захрипел в динамиках, объявляя медленную композицию. Народ радостно заулюлюкал. Я положила руки Камилю на шею.
— Научу. Всё просто. Кладёшь руки мне на талию…
Я сглотнула, когда две горячих ладони легли на спину и пару секунд не могла говорить, вдыхая его запах. Обжигающе мужской. Терпкий. Древесный. Першащий в горле. Он пах догорающим костром, что ещё не затух. Кожаным седлом. Убранным за спину колчаном с окровавленными стрелами. Удачной охотой. Убитым оленем, притороченным к седлу, чья голова с застывшими глазами мерно покачивалась в такт виляющей крупом лошади. И словно эти ещё живые оленьи глаза сейчас влажно блестели мне в мелькающих цветных огнях и сводили с ума.
Со мной такое было лишь однажды. Шесть лет назад. Когда вот так же на восемнадцатилетние меня повёл танцевать Верейский. И глядя на облака, что плыли в его дымчато-голубых, как мои глупые мечты глазах, я решила, что хочу принадлежать ему. Во что бы то ни стало. Хочу одна отражаться в их глубине. Одна мерцающей звездой сиять на его небосклоне. Как наивное озерцо, зажатое в тиски гор, я одна хотела отражать это серое небо в его глазах. Одна. Глупенькая, хотела объять необъятное.
Но сейчас я хотела другого: чтобы этот безумный охотник принадлежал мне. Хотя бы на один танец.
А ещё, чтобы Алескеров злился, бесился и ревновал.
И Алескеров…
Глава 3. Девчонка, играющая с огнём
Алескеров… злился.
Стоя у стеклянного ограждения на втором этаже, он нервно засунул руки в карманы.
Ах, как сверкают его глаза! Как играют желваки!
— Ты играешь с огнём, девочка!
Нет, он бы сказал: моя девочка. Но какая мне разница что бы он сказал.
— Я не кусаюсь, — запустила я руку в густые влажные от пота волосы Камиля и прижалась плотнее, разворачивая его так, чтобы Алескеров видел, как близко мы друг к другу. Как тесно переплетены наши тела. Как часто, отрывисто, в такт вздымаются наши грудные клетки.
Зачем? Затем, чтобы знал: я с тем, с кем хочу. А не с тем, кто хочет меня.
Разгорячённая этими мыслями, и близостью будоражащего воображение мужского тела, я потянулась к его губам, красиво, ярко очерченным, словно зацелованным или обиженно припухшим. И замерла, ощущая на своём лице его горячее дыхание.
Но как бы Камиль не был взволнован, как бы жёстко не упирался в меня его пах, его плотно сомкнутые чувственные губы не разжались для поцелуя, замерев в паре миллиметров от моих.
«Нет?!» — слегка отодвинулась я, чтобы на него посмотреть.
Ах ты гад! Я тут вокруг него ужом. Практически на полпути к оргазму, ёрзая по его ширинке, а он не снизошёл даже до поцелуя?
Я отпустила руки, оттолкнулась от него и ушла, хотя мелодия ещё не закончилась. И почти дошла до лестницы, когда меня перехватила Ирка.
— Поехали домой? — зашептала в ухо.
Она пропустила медленный танец, но сейчас тащила меня к туалетам.
— Ты что пьяная? — оттолкнула я её, когда дверь за нами закрылась. — Мы же только пришли. Ладно эта беременная свалила от греха подальше, хер с ней. А ты какого хрена сдулась?
— Не нравится мне всё это, — разглядывала она себя в зеркале.
— Ну тебе не нравится, вали. А мне всё нравится.
— Что именно тебе нравится, Юль? — развернулась она и упёрлась задницей в раковину. — Как он скрипит зубами? Как испепеляет тебя взглядом?
Ну, по сравнению с тем как в последнее время смотрит на меня Верейский: как на опостылевшую картину на стене — да, мне нравится. Когда у мужика как у быка пар из ноздрей. Когда глаза наливаются кровью.
— Не лезь на рожон, а? — не сдавалась Ирка. — Если сами не отпустят, давай дадим бармену бабок, он нас проведёт через кухню. В пизду всё это. Алескеров тебя явно не простил, что ты его прошлый раз кинула. И он ведь добьётся своего. Такие как он не прощают.
— Чего? — засмеялась я. — Ты думаешь я этого боюсь? Того, что он добьётся?
— Да знаю я, знаю, что ты ни хуя не боишься. Но ты не просто сбежала, Юль. Ты же его оскорбила.