– О нет, – сказала я.
– Какого хера? – прошептал Майк.
Женщина моего отца и ее дочка были мертвы. Это подтвердилось официально. Два вероятных сценария отпали, но оставались еще два: наш отец или погиб, или в бегах. И если он был в бегах, то я не сомневалась в том, что стану следующей жертвой.
Часть первая
Домашнее заточение
Глава 1
Мифология
Отец выбрал меня. Не моего младшего брата Майка, этого долбаного счастливчика, а меня. Я пошла за ним в наш ржавый сарай, там мы отодрали паутину от удочек и погрузили их в машину. Рукоятки их уперлись в пол возле моих ног на пассажирском сиденье, а крючки болтались над ящиком-холодильником в багажнике.
– Выберешь музыку, да? – спросил он. Радуясь, что не придется слушать греческие песни, навечно застывшие на пленке в его кассетном магнитофоне, я крутанула ручку приемника и поймала радиостанцию с ретро, вроде как и нашим и вашим. Салон наполнил Дел Шеннон, мурлыкая I wah-wah-wah-wah-wander, и мы помахали на прощание моим матери и брату, оставили позади наш пригородный дом и помчались на поиски нечто большего.
Да, в парке Стробридж-Лейк был водоем, и в теории где-то там, в глубине озера, барахтались форели, толстоголовы и окуни, но ведь это был мой отец. Он крепко держал меня сзади за шею, и мы продирались сквозь траву и мелкие кусты. Когда мы добрели до кособокой хибары, мои лодыжки были все в царапинах.
– Знаешь, почему тебе сегодня так повезло? – спросил отец.
«Потому что ты меня любишь», – хотела сказать я, но если неправильно понять, то эта фраза прозвучала бы банально, слишком отчаянно. Я лишь покачала головой.
– Никто, кроме меня, не знает об этом месте, – сказал он и улыбнулся. – Но теперь ты тоже знаешь.
Другие ребята, рыбачившие со своими отцами, толкались локтями за место возле парковки и своим шумом отпугивали возможный улов, но мы были вдалеке от них. От этих неудачников. К началу полудня наши плечи уже гудели от забрасывания и перебрасывания лесок. В тот момент, когда эти лески летели над озером, а их крючки с приманкой и грузилом еще не скрылись под гладью воды ржавого цвета, я чувствовала себя ближе к нему. Я практически сама ощущала то удовольствие, которое дарят ему эти секунды единения, легкость и аромат ландышей в воздухе. Мы вместе сели на поваленный ствол и сжевали сэндвичи в обертке из фольги, которые приготовила нам мать. Прежде чем прикончить половину своего сэндвича с арахисовым маслом и джемом, я воткнула соломинку в самый угол коробки с соком, чтобы допить последние капли.
– Держи, – сказал отец и протянул мне свое пиво. – Хочешь?
Я взяла небольшую запотевшую бутылку «Микелоб», она так мило смотрелась у меня в руке, и тут, непонятно почему, когда я сделала глоток, пиво пошло в атаку. Мой нос изнутри обожгло, будто я засунула туда взрывающуюся карамель.
– Фу, – сказала я и сунула бутылку хохочущему отцу. Вся моя жизнь уместилась бы в этом звуке его смеха.
Мы снова вернулись к рыбалке, но, кроме нескольких поклевок и полотенца, которое я поймала крючком и приволокла к берегу тем утром, мы так ни хрена и не поймали. Я была уверена, что это моя вина. Все те шутки об этом, звучавшие раньше, весь этот приятный свет и воздух, все исчезло. Наступила звенящая тишина, и я почувствовала его взгляд даже раньше, чем заметила его. Я всегда его чувствовала, его взгляды казались отдельными существами, которые обволакивают мою кожу. Когда я обернулась, то увидела так хорошо знакомый мне взгляд: брови отца изогнуты, из карих глаз напрочь исчезло всякое веселье, вместо него они полны чем-то одновременно мрачным и тупым.
– Сними обувь, – сказал он.
Семнадцать лет спустя, в нескольких милях от того озера, он убил семью, которую завел после нас – свою сожительницу и ее пятнадцатилетнюю дочь, – прежде чем направить пистолет на себя. Моего отца следовало опустить на дно могилы в бледно-голубом гробу, что значит «убийца». На похороны почти никто не пришел, служба шла полностью на греческом языке, и годами после этого мне снилось, что отец жив и пришел за мной. Проснувшись, я гуглила, чтобы вспомнить, где именно похоронен отец. Но все это было после, а тогда я еще не могла всего этого знать. Я знала только, что не хочу снимать обувь.