К горлу подкатывает тошнота.
— Изменяешь, значит? — говорю спокойно, а в голове уже представляются красочные картинки. — Скотина!
Тоби непонимающе моргает, а я зажмуриваюсь, чтобы просто его не видеть. А сама вспоминаю бабушку, которая не смогла простить мужу измену, хотя и пыталась. А я всегда думала, если любишь — всё простишь. Но кто ж знал, что это так больно!
А муж, цепляясь за меня, вдруг опускается на колени, очень неудачно, почти валится на землю, кое-как выравнивается, прячет взгляд.
— Ничего не было, — говорит куда-то в сторону. А я-то думала, он прощения хочет попросить. — И я эта… женат. Отвали.
И его тут же выворачивает на мои кроссовки.
Я вздрогнула, открывая глаза. Боже! Только не это! Привидится же! Двор по прежнему пустой, и кажется даже птицы не поют. И где его носит? А вдруг в это самое время… Мне срочно понадобилось в дом, потому что пирожок как-то неправильно переварился. Спазмы прекратились лишь минут через десять, и я с трудом поднялась с пола, оторвав дрожащие руки от унитаза. Вот, а так радовалась, что нет никакого токсикоза. Умывшись и почистив зубы, вернулась на крыльцо. Закуталась в плед, чувствуя внутри опустошённость.
***
Не успеваю я устроиться в уютном коконе из пледа, как мотоцикл мужа бесшумно спускается с неба прямо перед крыльцом.
Тоби, спрыгивает и что-то берёт из корзины, притороченной к багажнику.
Когда он оборачивается, я восторженно ахаю, не в силах поверить глазам. Таких красивых букетов из разноцветных роз я давно не видела.
— Тоби! Ты что!
Муж опускается на одно колено, и я вижу, что он совсем не злится. В глазах светится ласка и немного грусти:
— Эль, я был груб и несправедлив. Ты меня простишь?
Я забираю букет и утыкаюсь в него носом. Дивный аромат цветов сводит с ума.
— Спасибо, милый! Я простила тебя сразу!
— Я знаю, что ты разбила чашку, — говорит вдруг он, осторожно целуя мою руку и не сводя с меня глаз. — Это память от бабушки, но я и без этого её помню. Так что не волнуйся.
— Тоби, нам бы поговорить, — я чувствую, как гора ответственности за чашку падает с моих плеч.
Он поднимается и протягивает мне руку ладонью вверх:
— Эль, отдай цветы Данко. Как тебе идея поговорить в домике на дереве?
— Чудесная идея, дорогой! Данко, пожалуйста, поставь розы в вазу, ту, что на каминной полке.
Я встряхнула головой, отгоняя глупые фантазии. О чём я думаю вообще? Очень сомнительно, чтобы Тоби ни с того, ни с сего подарил мне цветы. Видимо, в его семье это было не принято.
Я плотнее укуталась в плед, упорно продолжая ждать супруга и безнадёжно гадая, в каком настроении он появится. Ну правда, не убьёт же. Пусть даже наорёт, хотя на него это не похоже.
***
Я задумываюсь и не сразу замечаю, как он подходит, вздрагиваю, пытаясь встать, но Тоби толкает меня обратно на скамью, и я вдруг понимаю, что он не просто злой, а в бешенстве, и еле владеет собой.
— Кто этот мужик, Эль? — цедит он сквозь зубы, больно удерживая за плечо.
— Какой… Тоби! Ты с ума сошёл?
И тут он просто бьёт меня по лицу ладонью, отчего голова ударяется об перила крыльца. Щека горит, а я не могу поверить, что это мой муж.
— Видеть тебя не хочу, — выплевывает он и уходит в дом.
Я всхлипнула и проснулась. Опять! Щека продолжала гореть, словно и правда Тоби дал пощёчину.
— Данко! — позвала я, не понимая уже, привиделось мне это или нет.
Домовёнок сразу появился на ступеньках.
— Да, хозяйка. Я тут.
— Данко, Тоби не возвращался?
Он огорчённо покачал головой:
— Нет ещё.
***
Шаги шуршат совсем рядом, и я открываю глаза — опять задремала. Тобиас очень красив в белоснежной футболке и джинсах. В руках у него большая спортивная сумка.
— Привет, — он сразу наклоняется и целует меня в губы. В глазах решительность и никакой злости. — Знаешь, Эль! Нам бы надо поговорить, но сначала выслушай предложение. Ты помнишь, что у нас так и не было медового месяца? Не смейся, я серьёзно. Что ты думаешь насчёт греческих островов? А?
— Тоби! Ты правда возьмёшь нас на море?
— Ну а что, поселимся на безлюдном пляже. Только ты, я и Северус. Будем целыми днями загорать, купаться, собирать ракушки и танцевать в ночных клубах.
— В ночных клубах? А куда мы денем Северуса?
— Ничто не мешает взять с собой Данко. Ну как? Едем?
— Едем! — я с визгом прыгаю ему на шею, беспорядочно целуя в щёки и губы. Потом всё же беру себя в руки и серьёзно смотрю ему в глаза.
— Что?
— Твоя чашка, Тоби… Разбилась.
Он хохочет, запрокинув голову, на шее выделяется кадык и, не удержавшись, и прикасаюсь к нему губами.
Перестав смеяться, он смотрит мне в глаза, и мы соприкасаемся лбами.
— Эль, я уже трижды применял к ней «Репаро». Она совершенно несчастливая. И если ты ещё не передумала, вам хватит часа на сборы. Я взял портключ, который сработает через семьдесят две минуты.
— Ещё поцелуй, — говорю я, — и побегу собираться!
— Ещё поцелуй, — ухмыляется Тоби, — и мы никуда не поедем.
Неохотно я сползаю с него на землю и бегу в дом, чтобы разбудить и обрадовать сына. Спотыкаюсь на пороге и открываю глаза.
Я по-прежнему сижу на крыльце. Н-да, мне бы романы писать! Я сердито наколдовала «Темпус». Шесть вечера! Я его жду уже два с половиной часа. Что могло так сильно задержать? Затекли уже все конечности. Из открытой двери дома послышался голос Северуса — проснулся уже. И Данко, наверное, его кормит.
Сынок появился на крыльце спустя пять минут и расширил глаза:
— Мам! А чего ты тут?
— Просто сижу, — потрепала его по лохматой голове. Волосы уже опять отросли. Подстричь бы. — А ты чего?
— Ничего, — и малыш вдруг забрался ко мне на колени, обвил тонкими ручками шею, прижался и уткнулся носом в шею. — Мам, а Дерек к нам когда приедет?
— Он же вчера был, — я обняла покрепче ребёнка и стала гладить по маленькой спине, чувствуя под руками косточки позвоночника. Всё-таки, он у нас слишком худенький. — Может, мы сами съездим к ним в гости?
— О, мам! Давай! А когда?
— Не знаю, Сев, мне ещё зелья доварить нужно. Завтра никак не получится. Может, денька через два? И папу спросим.
— А где папа?
— Скоро придёт. А что ты в домик не бежишь? Надоел?
— Не-е, мам. Там хорошо. А ты расскажешь мне сказку?
— Сейчас, что ли?
— Ага.
Я вздохнула, глядя в сторону калитки поверх его плеча. — Ну слушай. Жили-были на свете три поросёнка. Три брата. Старшего звали Наф-Наф…
***
Северус уже давно убежал в своё царство на деревьях, утомившись сидеть на одном месте, а Тобиаса всё не было. Сначала я наколдовывала «Темпус» каждые двадцать минут, потом каждые десять. Ветер на самом деле дул прохладный, и я попросила Данко уговорить Северуса надеть курточку.
В половине девятого пришлось делать зарядку и даже побегать, чтобы размяться. Я уже мысленно представила себе все катастрофы, какие когда-то видела в фильмах. И дольше сходить с ума, сидя на одном месте, просто не было сил. Теперь я очень хорошо понимала Тоби, который за меня волновался. На душе было тягостно и тоскливо. Я даже перестала гадать, каким его увижу. Сколько можно, в конце концов? Данко снова уговаривал поесть, но мне просто не хотелось. Впрочем, от горячего чая с бергамотом отказываться не стала. В десять уже стало темнеть. Хорошо, над крыльцом горел фонарь. Я попросила домовёнка принести мне книгу и сидела, укутанная уже в два пледа, разбирая премудрости древних рун.
В половине одиннадцатого я уговорила Северуса идти спать. Малыш капризничал и с трудом согласился на сказку от шушпанчика. Оказалось, Руни знает много интересных историй. Она теперь по вечерам улетала охотиться с черным приятелем, а днём отсыпалась.
Когда высоко в небе я увидела далёкий огонёк одинокой фары, «Темпус» показал без трёх минут двенадцать. Почти полночь.
Быстро позвав Данко, велела отнести пледы и подушку обратно в дом, да разогреть какой-нибудь еды. Сразу стало зябко, и я обхватила себя руками. Мотоцикл приземлился почти бесшумно, остановившись где-то за углом дома. Меня стала бить мелкая противная дрожь — наверное, от ночной прохлады.