Мы бываем здесь каждый год – я и бабушка. Я – потому что это нужно. А бабушка – потому что санитарки не обязаны за мной следить, ну там чтобы не упал с кровати или правильно сходил в туалет. Тут всё не как дома, и мне одному не справиться.
Перед самым нашим отъездом в больницу, поздно вечером, когда мне давно полагалось спать, я в десятый раз представлял себе больницу и то, как там всё будет. Меня уже почти тошнило, а одеяло совсем перестало греть, и тут – звонок в дверь. К бабушке пришел дядя Игорь.
Он долго стоял в прихожей, категорически отказывался перейти в кухню. Сказал, что забежал буквально на пять минут и ему нужно бежать дальше. Бабушка на это ответила, что за пять минут вполне можно выпить чашку чая. Несколько минут у них ушло на споры, потом дядя Игорь капитулировал и отправился-таки на кухню, где, естественно, был накормлен по полной программе. О чем они там разговаривали, я не слышал, хотя, чего греха таить, очень старался. Слышно стало, только когда через час дядя Игорь начал прощаться.
– Вот, Марина Григорьевна, – сказал он, – возьмите.
– Да что ты! Не надо! Еще не хватает! – возмущенно вскричала бабушка.
– Ну не обижайте меня, возьмите, – настаивал дядя Игорь.
– Не возьму.
– Возьмите. Пригодятся. Тем более вам завтра в больницу ложиться. В отдельной палате вам с Костиком будет удобнее, чем в общей.
На этих словах дяди Игоря бабушкина оборона дала трещину. Бабушка согласилась что-то взять, но после этого долго охала, всхлипывала и вздыхала. А когда полуночный гость ушел, так развздыхалась, что я совершенно забыл об ужасах завтрашнего дня. Мне стало жалко бабушку – и в целом, и еще потому, что ей тоже придется две недели сидеть в заточении, слушать отрывистые команды толстых пожилых санитарок и худых молоденьких медсестер, которые всегда не в духе, и те и другие, да еще и забыть про свои любимые занятия йогой. Ей там и поговорить-то не с кем будет. А всё из-за меня.
Неделю мы оба немного покисли в чуждом нам больничном мире. А потом бабушка вдруг сказала:
– Ну всё, хватит. Мы идем гулять.
И вот удивительно – я даже обрадовался.
И мы пошли.
10
Мы вырулили из палаты и помчались по коридору. По пути нам попалось несколько таких же, как я, колясочников. Глядя на них, я в очередной раз осознал, что ни с кем из них не мог бы подружиться. Пока мы двигались по длиннющему коридору, почти никто даже не перевел на нас взгляда – смотрели в пустоту, и всё. Кто обращал на нас внимание, так это сопровождающие – мамы или сиделки, но в их глазах тоже не было радости или хотя бы интереса. Большинству было всё равно, едем мы мимо них или нет. Некоторые почему-то косились на нас с неприязнью, хотя мы никогда раньше не встречались и не знакомились.
Мне кажется, это неправильно, что в больнице никто ни с кем не общается. У нас много общего, в конце концов, иначе бы мы в эту больницу не попали. Я тут пробовал заговорить с одним парнишкой. Он сидел у окна в общем холле и, как мне показалось, жутко скучал.
Я подрулил к нему и говорю:
– Привет. Меня Костя зовут. Что делаешь?
Он сначала посмотрел на меня с удивлением, а потом решился и ответил:
– П-п-п-привет.
Парень сильно заикался, но было видно, что он не против побеседовать.
Когда он начинал говорить, то как будто вступал в схватку с отвесной стеной, по которой ему нужно было вскарабкаться. Речь его местами напоминала птичий клекот, а глаза иногда теряли выражение, стекленели, словно его всего целиком поставили на паузу. Но потом слово все-таки загружалось, и парня отпускало – до следующего слова.
Разговор бы получился, но откуда ни возьмись появилась его няня, или сиделка, или, может быть, мама. Я подумал, хорошо, что она присоединилась, будет помогать, когда он уж совсем затормозит.
Говорю ей:
– Здравствуйте, меня Костя…
Но она схватила коляску с моим уже почти другом и увезла его, даже не посмотрев в мою сторону. А мы, между прочим, разговаривали!
Я тогда ужасно обиделся. И жалко было того парня, с которым мы так и не познакомились толком.
Коридор наконец закончился. У лифта застыла еще одна коляска с парнем примерно моего возраста. Рядом стояла женщина во всем черном: в черной юбке, черной вязаной кофте и черных сапогах – прямо черный человек какой-то. Она пристально рассматривала мою коляску, да что там, просто сверлила ее взглядом и, если бы взгляды обладали такими свойствами, наверняка развинтила бы ее на мелкие части за те полторы минуты, пока мы ждали лифта. А когда он приехал, она прямо-таки рванула внутрь, как будто лифт ждал ее одну и мог не дождаться. В лифте рассматривание продолжалось. Я вопросительно посмотрел на бабушку – может, она мне что-то объяснит? Бабушка внимательно, не отрываясь ни на мгновение, изучала панель с кнопками.