…………………
На базу возвращаемся без особого напряга, ибо ветер в спину, да и путь домой всегда весел и короток.
Институтский двор. Наш полуподвал. Велики — на крючки. И — ходом в душевую. Неторопливо разоблачаемся, отбрасывая мокрые от пота комки газетной бумаги.
А из душа так и валит густой пар. Вода пущенная полным напором, хлещет, — аж брызги фонтаном — в забранный метлахом пол.
С хохотом и неразберихой весёлых реплик балдеем под горячими упругими струями. Боже, как хорошо быть молодым!
………………
А вечером в дневнике появится новая запись, и в ней количество намотанных на колёса километров заметно увеличится. Трепещите, соперники!
А вы говорите, зима…
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
"Во-ляре, о-о
Кан-таре, о-о-о-о…"
Он всё время что-то напевал. Одну мелодию сменяла другая. И не было им конца. И все ворожили.
За плечами друга — семилетка по классу фортепиано, в активе — абсолютный слух, и мне не припомнить ни одной фальшивой нотки.
В институт Вартанчик был принят вне конкурса, как золотой медалист.
Учились мы в параллельных группах. И были друзьями. Неразлейвода…
Вартанчик жил на врастающей в горку перпендикуляром к проспекту Ленина улице Кецховели, наискосок от русской церкви. Одноэтажный домишко, такой типичный для Арменикенда, тесный дворик с тучным тутовым деревом посредине, под которым жаркими днями и летними долгими вечерами соседки перебирали горячие новости:
— Фадыкина палица лисапетну цепу попала… Сколько крову шло…
— Да, ты что?.. А я сегодня наквасила мацун. Вот баночка, отнеси Сирожику… Пусть покушает… Он такой худенький…
Время от времени тишина глухого уголка Большого Города наполнялась переливами колокольного звона, и набожные соседки крестились, что-то нашёптывая…
Выпадало ли вам счастье сиживать за чашечкой кофе на открытой веранде, и вслушиваться в неподражаемое плетение перлов арменикендского слэнга в изящной перебивке тягучих пассажей?..
Вечерами мы выбирались в Город погулять по нарядной Торговой, поглазеть на девушек, широко — из конца в конец — прошвырнуться по приморскому бульвару…
Я заходил во двор домика наискосок от русской церкви, стучал в незапертую дверь… А через полчасика, провожаемые всезапоминающими глазами, уже вдвоём, мы пересекали дворик в обратном направлении, и, пройдя под низенькой аркой, спускались до проспекта вождя революции, и шли, неторопливо перебирая знакомые улицы.
Мы были неразлучны, учились без напряжения, входили в сборную института по вело. И очень-очень хорошо дополняли друг друга.
…………………………
Случилось это на отборочных соревнованиях.
Групповая велогонка. В какой-то момент я почувствовал, что сил больше нет, и, вообще-то совсем неплохой гонщик, скис. Еле крутил педали, и сошёл бы с дистанции, кабы не Вартанчик. Он, как добрая нянька, вился вокруг меня, успокаивал, обещал скорое второе дыхание. Подкармливал.
И я ожил…
Так совпало, что в этот момент нас догнал один из сильнейших гонщиков пелотона*. И, бросив друга, я укатил с ним.
А Вартанчик… Вартанчик сошёл с дистанции. И некому было в тяжкий момент поддержать его.
С этого дня появилась червоточинка в наших отношениях… Нет, мы не оборвали связи. Общались. Но прежнего тепла не было…
Прошла чёртова уйма лет, но в душе моей, не утихая, всё звучит и звучит до боли знакомое:
"Во-ляре, о-о.
Кан-таре, о-о-о-о…"
* — пелотон — основная группа гонщиков.
ЧТО ЗА ЗВЕРЬ — АЛЬПИНИЗМ
У ворот институтского двора выстаивается шеренга. Знакомые всё лица. Вон — Эдик. Наш. Энергетик. Курсом старше, но — свой в доску. Между прочим, — второразрядник по вело. Что он потерял в этом строю? А рюкзачок то — не из лёгких, ишь как парень согнулся. Бедняга…
Перед строем — старший. Что-то говорит. Ему хором отвечают. Забавно…
Потом странная команда грузится в институтскую алабашку*, и адье — поехали. Бог знает, куда… Любопытно, однако…
И в один прекрасный день я напросился таки в поездку с институтским альпинистами. И тоже стоял в строю. И рюкзак оттягивал плечи. И в дверях велосекции собралась кучка моих друзей велогонщиков:
— Что это он затеял? Куда собрался?..
А ехали мы — полных восемьдесят километров на север от Баку, туда, где за обочиной шоссе — рукой подать — в синее небо эффектно впечатывались зубцы скального массива Беш-Бармак.
И налюбовался я его строгой красотой, и налазился по стенкам до помутнения сознания.