Там встретил его один из крупных железнодорожных деятелей, приятель его дяди, приехавший по делам в Р. и имевший уже случай видеться с молодым человеком.
— Орест Александрыч, вы свободны? — спросил его туз.
— Свободен.
— Так сядем, да потолкуем.
Они уселись.
— Хочется это вам тянуть лямку на государственной службе? Ведь жалованье-то чай маленькое получаете?
— Для меня совершенно достаточное, — нехотя отвечал Осокин.
— Достаточное! — усмехнулся железнодорожник. — Тысчонку какую-нибудь.
— Тысячу пятьсот.
— Ну какие это деньги! А работы-то чай страсть?
— Даром жалованье, конечно, платить не станут.
— Вот что, Орест Александрыч: с дяденькой вашим я давно и близко знаком, о вас только одно хорошее слышу — так хотелось бы мне кой-что получше чиновничьего дела вам предоставить… Поступайте к нам.
— На железную дорогу?
— Да; местечко мы вам тысчонки на две с половиною найдем, работы свыше сил не спросим… Соглашайтесь-ка!
— Я от дела не бегаю и трудиться везде готов, но буду ли я годен к той службе, на которую вы меня предназначаете?
— Об этом не беспокойтесь: служба не Бог весть какая, живо к ней привыкнете.
— Потом… вакансии, вероятно, все заняты?
— Для вас найдем!
— Но я не желал бы, чтобы для меня лишили кого-нибудь места.
— И не лишим; мы вам сочиним местечко.
— Как сочините? — изумился Осокин.
Туз рассмеялся.
— Вот и видно, что вы еще совсем молодой человек: все-то вас удивляет! Да что ж тут трудного сочинить местишко в две-три тысчонки, когда мы миллионами акционерских денежек ворочаем? Вздор, сущий вздор!.. А дяденька ваш нам за это спасибо скажет и сам, в свою очередь, нам в чем-нибудь услужит.
— Но, значит, подобное место ни на что не нужно, коли его можно сочинить и уничтожить по произволу?
— А если бы и так — вам-то что?
— А то, — вставая, возразил Орест, — что на таком месте и обязанностей определенных нет; следовательно, зависишь не от дела, а от людей, а это, воля ваша, должность не совсем удобная.
— Господи помилуй! Да что ж из этого? Ваше дело деньги получать, а наше работу давать, — вот и все. Ну, пришла нам фантазия две-три тысячи платить за то, чтобы вы контролером фонарей числились, что ли, — ну и берите! Какие тут могут быть еще тут разговоры?
— Нет-с, благодарю за предложение, а только им я не воспользуюсь; сочиненных мест мне не надо и даром денег брать я не стану.
Осокин повернулся, чтобы идти.
— Куда же вы? — остановил его железнодорожник. — Эдакой горячий! Посидите, потолкуем еще малость.
— Дама меня ждет… Вон и вальс кончили, пора.
— С Богом, коли так! А вы подумайте, — усмехнулся туз и пошел к одному из карточных столов, решительно недоумевая, как могут в наше время существовать глупцы, подобные Оресту: «Из-за десяти рублей в месяц другой пороги обобьет, пол в моей передней от просителей, из крашеного в стойло обратился, а тут двести навязываешь и еще артачится! Ну, добро не надо бы было, а то ведь знаем доходы-то его!»
«Ну нет, голубчик, — в то же время рассуждал Осокин, направляясь в танцевальную залу, — на эту штуку ты меня не подденешь! Тебе дядя мой на что-то нужен, так ты, чтобы подслужиться ему, место мне сочинить хочешь — спасибо!»
Орест отыскал Софью Павловну и, в ожидании ритурнели[107], уселся с нею на одном из простеночных диванчиков.
— Вы хотели что-то сказать мне? — не совсем спокойно спросил он ее.
— Да; для этого почти я и приехала сюда. Если вы припомните, я не хотела быть на бале, но ваш поступок заставил меня изменить решение. Признаюсь, не ожидала я от вас такой… (она остановилась немного) неделикатности.
Молодой человек вспыхнул и в недоумении посмотрел на свою даму.
— Неделикатности? — переспросил он.
— Ou si vous aimez mieux[108], неумения жить в свете.
— Не понимаю.
— Есть вещи, М-r Осокин, в которые ни в каком случае вмешивать не следует… Своим необдуманным поступком вы компрометировали не только себя, но и меня.
— Вас? Компрометировал я?.. Да, сделайте же милость, говорите яснее! — вскричал Орест.
107
Вступление, отыгрыш, небольшой инструментальный отрывок перед началом танца и в конце его.