— Так что я могу задать вам маленький вопрос?
— Говорите.
— То, чего не узнала Перепелкина, вы мне скажете?
— Мои opinion sur vous?[124]
— Да.
— А оно очень вас интересует! — усмехнулась девушка.
— Очень.
— Мнения о вас я самого лучшего.
Орест вспыхнул и, в порыве радости, поцеловал руку Софи; та смутилась немного и с беспокойством огляделась по сторонам.
— Merci, — прошептал молодой человек.
— За что же? — удивилась девушка.
На этом разговор оборвался; чай отпили, и Софья Павловна отправилась в гостиную (В ее расчеты не входила слишком быстрая экспансивность). Осокин посидел около часа, но убедясь, что tête a tête продолжения иметь не будет, откланялся и побежал к сестре сообщить о случившемся,
X
Леонид Николаевич, верный своей цели возбудить ревность Софьи Павловны, неустанно продолжал посещать Бирюковых. Но другая неделя приходила уже к концу, а он все-таки не замечал сильного, как он ожидал, проявления неудовольствия со стороны M-lle Ильяшенковой. Они встречались в обществе, говорили друг с другом, и ничто не показывало, что Софья Павловна сердита на него за его ухаживание (Огнев конечно позаботился уже о том, чтобы протрубить знакомым Ильяшенковых о своей будто бы новой страсти) или желает привлечь его снова на свою сторону. Родители, и те показывали вид, как будто игнорируют редкое посещение Леонида Николаевича; одна только Cle-Cle заметила ему однажды, что он забыл их, но и то сказано это было как-то вскользь, в виде светской любезности.
Надежда Александровна, как мы видели, очень недолюбливала р-ского льва; она постоянно избегала его и редко выходила из своей комнаты, когда Огнев являлся к ним в дом. Сначала подобная тактика сердила избалованного Леонида Николаевича, но потом прирожденная самонадеянность стала напевать ему другое: «Избегает — следовательно, боится, а боится — значит, неравнодушна ко мне» — и, заинтересовавшись легкой, как он думал, и не лишенной пикантности победой, Огнев позабыл на время коварную Софью Павловну. Бирюкова, как дама светская, не захотела понятно облечь свое неблаговоление к Леониду Николаевичу в грубую форму; избегая его, она все-таки изредка принимала его. К этому побуждали ее с одной стороны нежелание показать самонадеянному донжуану, что она боится его, а с другой неотвязчивые приставания Владимира Константиновича не третировать друга его «en canaille»[125]. Подчиняясь этим двум стимулам, Бирюкова находила уже совершенно излишним занимать непрошенного гостя, быть любезной или насиловать свое расположение духа; вот почему, в разговорах с Огневым, она по большей части была скучна, молчалива и рассеянна. Леонид Николаевич, считавший себя «irresistible»[126], не преминул тотчас истолковать все эти симптомы в свою пользу и бесповоротно решил, что Надежда Александровна сильно увлеклась им, и что только сознание долга и женская стыдливость мешают ей высказаться. Одно обстоятельство еще более укрепило его в этой мысли: раз, как-то перед обедом, Огнев встретился с Каменевым почти у самого крыльца Бирюковых, и они вошли вместе. Хозяйка, здороваясь с молодыми людьми, почему-то покраснела и как бы на минуту смешалась; это заметил Огнев и тотчас же заключил, что смущение Надежды Александровны произошло от свидания с ним при постороннем человеке и что она втайне негодует на незваного посетителя. Убедившись в непогрешимости своей проницательности, Леонид Николаевич не устоял против малодушного желания съездить к Ильяшенковым и, ловко бросив Софье Павловне несколько прозрачных намеков на отношения свои к Бирюковой, порисоваться перед девушкой своей новой удачей и пренебрежением к прекрасным глазкам своего недавнего кумира. Но визит Огнева почти не произвел впечатления: слова молодого человека укололи только светское самолюбие Софи, не подействовав нисколько на ее душевный строй: у нее был уже свой план, окончательно обдуманный, свой путь, на который она уже вступила.
Перемена в сестре крайне озабочивала Ореста; как ни был он занят своим делом и как, вследствие этого, не наблюдал плохо, но, бывая постоянно у Бирюковых, не мог не заметить, что в доме у них творится что-то неладное, и что многое от него укрывают. Дружба Владимира Константиновича с Огневым, его частые визиты, нервное и грустное расположение духа сестры — все это наводило его на многие и тяжелые размышления. Осокин начинал уже предполагать, не влюбилась ли Надежда Александровна в Огнева, и насчет этого ему очень хотелось порасспросить ее, но сестра заметно уклонялась от задушевных разговоров и даже, в последнее время, перестала говорить с братом о его собственной любви. Оставалась одна Настя; но пытать ее молодой человек находил неудобным и неделикатным и даже оскорбительным для Надежды Александровны.