— Не понимаю я, о чем ты говоришь, — холодно возразила она. — Какое же горе может быть сильнее того, которое я испытываю? Муж — негодяй, средств нет, сердце разбито — чего же еще?
Орест с грустью взглянул на сестру; он ясно видел, что откровенности от нее не дождешься, что даже намека одного было достаточно, чтобы изменить тон ее разговора. Он тотчас же прекратил его и, воспользовавшись первым подвернувшимся предлогом, отошел от Надежды Александровны. Проходя в танцевальную залу, Осокин обернулся и, увидав Каменева подходившего к Бирюковой, горячо пожелал, чтобы отъезд доктора, решенный в саду, состоялся к действительности и как можно скорее.
В зале раздавался гул смешанных голосов, женский смех, шум шагов и передвигаемых стульев. Разносили конфекты и фрукты. Заметив Софи в одном из кружков около эстрады, Орест направился к ней, пробираясь между ходившими дамами и наставленными в беспорядке стульями, как вдруг на самой середине был остановлен милейшим Владимиром Константиновичем, который уписывая за обе щеки громаднейшую дюшессу, левой рукой предложил шурину помещавшуюся на ней кучку конфект; тот вытаращил глаза: «Вот медный-то лоб!» — подумал он и отказался.
— Что же так? — усмехнулся Бирюков. — Или и без конфект много сласти выпало тебе сегодня на долю?
— Не понимаю я ваших острот! — пожал плечами Орест и повернулся, чтобы идти.
— А дамочка-то, ух канальство! С какими калеными глазами! — остановил его зять. — Так вот и пышет!
— Какая дамочка? — нетерпеливо спросил Осокин, порываясь уйти.
— А вон та, к которой ты пробираешься! — бесцеремонно кивнул головой Бирюков в сторону Софи.
— Вы — совершенный невежа! — взбесился Осокин.
— А ты может думаешь, что все дураки, не видят!
Орест отвернулся и пошел прочь.
Около Софи заметил он незнакомую девицу, Огнева и некоторых других кавалеров. Леонид Николаевич сидел немного поодаль и, развалившись, корчил из себя Печорина: зевал, чистил Бог весть для чего, привешенным к часовой цепочке ножичком, свои и без того выхоленные ногти и саркастически улыбался, вслушиваясь в любезности увивавшихся около Софи юношей. При приближении Ореста, он взглянул на него и, вспомнив, что с ним сегодня еще не здоровался, не совсем решительно проговорил:
— Bonjour![132]
Осокин отвернулся и молча прошел мимо скучающего франта. Тот не совладал с собой и сконфузился. Софи, от внимания которой редко что укрывалось, заметила это и подозвала Ореста.
— Садитесь, ласково предложила она ему, — и, в ожидании танцев, поболтаем.
Осокин сел.
— Vous venez de donner une petite leçon?[133] — улыбнулась она, очень хорошо зная, как приятны будут Оресту эти слова.
— Я просто не хотел ответить на его поклон.
— За что?
— Monsieur est trop mal eleve![134]
Софи более не настаивала.
— Ne ferons nous pas un petit tour?[135] — спросила сидевшая около Ильяшенковой девушка.
— Pourquoi pas,[136] — ответила Софи.
— А кстати, у меня и план готов, — сказал Осокин. — Вы видели зимний сад?
— А разве есть?
— Прелестный… Желаете, чтобы я был вашим чичероне?
— С удовольствием. Mery, serez-vous de la partie?[137] — обратилась Софи к своей соседке.
— Volontiers[138], — отвечала та и поднялась с места.
Орест предложил руку Софи, один из юношей ее спутнице, и молодые люди тронулись.
— Вы опять не в духе? — заметила Софи своему кавалеру.
— Что делать: обстоятельства так складываются! — вздохнул молодой человек.
— Вы, однако, капризны!
— Я уверен, что вы извините мой каприз, когда узнаете его причину.
— А в чем она заключается?
— Мне ужасно хочется танцевать с вами эту, кадриль, а между тем…
— Но я танцую с вами следующую…
В это время они вошли в сад и разделились на пары; Софи с Осокиным осталась у фонтана, а юноша с своей дамой отправился далее.
— Вы не поняли меня, Софья Павловна, — с волнением проговорил Орест, — мне хотелось бы весь вечер танцевать с вами… не отходить от вас…
Софи вспыхнула и в смущении опустилась на близ стоявшую скамейку.
— Когда на днях, в первый раз после разговора в собрании, — с жаром продолжал молодой человек, — вы с прежнею снисходительностью отнеслись ко мне — я ожил… Сегодня я не знаю, что со мной… я сам удивляюсь своей смелости… Простите, но я выскажусь: я люблю вас, Софья Павловна!
Кровь ударила в голову Осокина и, весь замирая, с лихорадочным трепетом, взглянул он на Софи. Она сидела склонив голову и, закрывшись веером, тяжело и часто дышала. Волнение охватило и ее: ноздри ее расширились, черные глаза сверкнули из-под длинных опущенных ресниц, но она молчала и только нервно перебирала отделку своего черного шелкового платья.