— Софья Павловна! — подсел к ней рядом Орест и робко, дрожащей рукой прикоснулся к руке девушки. — Отдайте мне эту руку… отдайте на всю жизнь!
Головка Софи медленно повернулась и она, вся дышащая жизнью, озаренная торжеством, устремила на него свои глубокие, горевшие страстью, глаза.
— И вы не оттолкнете ее? Никогда? — медленно, прерывающимся голосом уронила она.
— Никогда! — воскликнул Осокин и, в беспредельном упоении, поднес руку девушки к своим горячим, трепещущим губам.
XIII
Ильяшенковы собрались в обратный путь немного ранее прочих гостей; Анна Ильинишна жаловалась на мигрень, а Павел Иванович, кончив свою партию, находил, что у Сильванского делать было больше уже нечего. К Ильяшенковым присоединились еще два благоразумные семейства и четыре тройки, со звоном и громом, съехали со двора княжеской усадьбы, увозя своих седоков, довольных и недовольных впечатлениями пережитого дня.
Ночь была светлая, и тонкая пелена молодого снега ярко белела при лунном сиянии. Длинные темные тени деревьев ложились через дорогу и, переплетаясь разнообразными узорами, принимали самые фантастические очертания. Окрестность тихо дремала, окутанная морозною мглою, и в этой строгой тишине как-то неприятно звучал резкий звон колокольца, скрип полозьев или отрывистое карканье взбуженной вороны.
Осокину счастье как-то особенно благоприятствовало в этот вечер: не успели отъехать и версты, как Cle-Cle объявила, что ей холодно и пересела в кибитку своей приятельницы. Заметила ли она, что в санях Ореста она лишняя, или просто показалось ей скучным слушать чужой разговор, не принимая в нем участия, только будущие жених и невеста остались одни. Осокин тотчас же воспользовался этим и приступил к разговору, который во весь вечер тяжелым камнем лежал у него на душе.
— Софья Павловна, — начал он, — вы не рассердитесь, если вместо поэзии, которой полно мое сердце, я на несколько минут обращусь к вам немного прозаически?
Софи посмотрела на него как-то сбоку и ответила:
— Нисколько… и в доказательство того, что я не сержусь на вас — прошу отныне называть меня не Софьей Павловной, а просто Софи… Sophie tout court… Cela vous va?[139] — кокетливо улыбнулась девушка.
— Еще бы, — в восхищении воскликнул молодой человек и потянулся за ручкой, спрятанной в муфту.
— Voyons un peu: quelle prise allez vous me debiter?[140] — ежась от холода и вкладывая руку обратно, спросила Ильяшенкова.
— Если вы, M-lle Sophie (Орест никак не мог решиться выговорить просто Софи), согласились отдать мне ваше сердце, то вы конечно намерены разделять мои убеждения, не так ли?
Девушка несколько встревожилась, но утвердительно кивнула головой.
— Главными из них, — понижая голос, продолжал Орест, — я считаю откровенность и прямоту действий; и вот почему мне хочется, прежде чем я буду говорить с вашими родителями, объясниться с вами, чтобы на будущее время в отношениях наших не было ничего недосказанного. Вы считаете меня богачом?
Быстрый пытливый взгляд сверкнул из-под густых ресниц девушки; она как бы задумалась на минуту, но тотчас же оправилась и весьма равнодушно проговорила:
— Я этим не интересовалась.
Радость отразилась на лице Осокина; маневр Софи ускользнул от его внимания.
— Но вы должны были слышать о моем будущем наследстве?
— Слышала, но к чему этот разговор?
— А к тому, M-lle Sophie, что я не имею права оставлять вас в неведении: своего у меня только небольшое родительское имение и служба; всего тысяч около двух с чем-то дохода.
— Разве дядя лишил вас наследства?
— Нет; и даже не лишит — в этом я уверен, но я сам откажусь от него.
Софи в неописанном изумлении посмотрела на молодого человека.
— Как?! Вы откажетесь?.. Да вследствие чего же? — вырвалось у нее.
— Вследствие того, что состояние это нажито по-моему не совсем правильно, — тихо проговорил Орест.
Софи обдумывала.
— …По моим убеждениям я не могу принять его… Эти деньги будут жечь мне руки…
«Бред пылкого, честного юноши, — рассуждала в это время Софи, — но, к сожалению, перешедший границы… Это донкихотство, которое я не могу допустить и не допущу! — А если это — твердое убеждение, которое не сломишь?.. Вздор! К чему ж тогда моя красота, мои ласки? Разве не в моей власти сделать их всесильными?»