Пока гетера трудилась над моим копьем, Калас обнял меня, целуя в губы, а я отвечал на его ласки, и они еще больше усиливали мои ощущения. Я стонал и метался в объятиях моего господина, мое сознание помутилось, но сладостная пытка продолжалась, пока мое семя не вырвалось наружу. Потом я лежал и отдыхал, наблюдая за Каласом, который трудился над лоном гетеры, стоящей перед ним на четвереньках. Так он показал мне то, что может быть и между нами, если мы полюбим друг друга. Я не уловил в лице гетеры ни тени боли, только удовольствие, когда твердый фаллос Каласа вошел в ее proctos и начал там свои осторожные движения. По лицу фессалийца я заметил, что мой господин получает при этом невиданное удовольствие. Потом он сказал мне, что хочет, чтобы я испытал такую же любовь, но не здесь, а там, где будем только мы вдвоем.
По всей видимости, Калас хорошо знал этот дом, потому что провел меня в купальни. Там никого не было. По дороге он попросил о чем-то слугу, который незамедлительно расставил лампады, принес на подносе еды и вина, а также какой-то бальзам в маленьком кувшине, и исчез. Я следовал указаниям моего господина, подчиняясь его воле. Не было ни страха, ни мыслей в голове, я был как под воздействием Гипноса, бога сладкого успокоения. Калас снял с меня одежду и положил на скамью, теплую, не успевшую остыть от жаркого дневного солнца. Он целовал мое тело, шептал ласковые слова восхищения, многократно принося клятвы в любви. Он вошел в меня нежно, даже та боль, которую я сперва почувствовал, не шла в сравнение с тем удовольствием, что я получал от его ласк. Мы купались в прохладной воде, и призрачный свет Селены [3] играл на нашей коже, страстные поцелуи и признания Каласа заставляли меня отвечать не менее сильными и полными огня. Казалось, что нашими объятиями мы составляем единое целое, восхитительную гармонию, звучащую под сводом небес. Калас входил в меня вновь и вновь, сплетая наши души в любовном порыве, настолько полном незнакомых, но приятных для меня чувств и эмоций, что я дрожал всем телом даже от легких прикосновений его губ. Иногда я молил о пощаде, не в силах больше выносить возбуждения, возносящего меня на Олимп.
Утомленные, мы еще долго лежали и сжимали друг друга в объятиях, пока небо не начало светлеть, возвещая об отступлении ночи.
***
Калас
Мы тихо покинули гостеприимный дом, старательно обходя тела спящих людей, прикорнувших кто на скамье, а кто и на полу. Слуги привели моего коня. Эней сел позади, крепко ухватившись за меня, и мы поехали, вначале шагом, чтобы не будить спящий еще город, а затем поскакали быстрее. Мимо нас проносились возделанные поля, еще мокрые от росы, рощи, наполненные щебетанием птиц. Я был весел и счастлив, и прижимающийся ко мне всем телом Эней дарил мне эти сладостные чувства. Мы подъехали к роще, где — я помнил с детства — тёк родник, чистый, звенящий под сенью старых дубов. Я повел нас невидимыми тропами, желая показать Энею место, что притягивало меня еще ребенком, восхищало своей нетронутостью и силой.
— Моя жизнь сложилась необычно. Мне было немногим меньше, чем тебе, когда я получил свою отметину, — я повернулся к Энею спиной в подтверждение своих слов, хотя и был одет. — Но странным образом судьи [4] не приняли меня в Аид, приказали жить ради любви, теперь я понял их замысел — чтобы встретить тебя, Эней. Женщины влекли меня к себе, я рано женился, потому что решил, что люблю молодую Алкмену. Ее родители не были против нашего союза — мой род знатен и богат. Но вскоре, насытившись, я почувствовал себя обманутым, получив не то, чего хотел, к чему стремился. Не было единения чувств. Сначала думал, что дело в моей неопытности, отправился странствовать, и разные женщины дарили мне любовь — рабыни, гетеры, но даже самые искусные приносили только удовлетворение. Иногда я загорался страстью в погоне за призрачной мечтой, но не было той дрожи, тех переживаний, того колдовского огня внутри, что даришь мне ты. Я перепробовал не все, но многое, и внешне плод был красив и даже на вкус сладок, но не утолял моей жажды.
— А я? Пресытившись мной, ты опять отправишься на поиски! — Эней печально улыбнулся.
— Нет! Ты — это нечто другое! — воскликнул я.
— Я не столь красив, как Аполлон или Ганимед, не силен, как Арес или Геракл, что привлекло тебя во мне, о Калас?
— У меня нет ответа на твой вопрос, — в смятении чувств я покачал головой, — быть может, оракул в Дельфах в силах ответить за меня, но не я. Мне плохо без тебя, но еще мучительнее — с тобой! Мои дочери скоро выйдут замуж, и сыновья растут, у меня семья, богатый дом, влиятельные друзья и власть, а я не могу совладать с собой! Объясни, Эней, ты обладаешь каким-то даром? Я спрашиваю, но ты уходишь от ответа.
Мы остановились на поляне, где бил родник, изливаясь в маленькое озерцо.
— Я искупаюсь? — спросил Эней и, не дожидаясь ответа, начал снимать с себя хитон. Я замер, пораженный его красотой и непосредственностью. Пока он совершал омовение, не пугаясь ледяной воды, от которой, как я помнил, стыли руки, если даже попытаться быстро ухватить камень со дна, я наблюдал за ним, прячась за ствол дерева. Мои пальцы сжимались, сдирая куски коры, утомительная и болезненная лихорадка мучила меня, мое сознание.
Наконец мой любимый вышел на берег. Капли воды стекали по нежной коже Энея, золотистой и свежей. Он прикоснулся ладонями к своему подбородку, стирая влагу, легкий румянец горел на его щеках; взглянул на меня своими серыми глазами, полными томной неги, и я затрепетал. Эней соблазнял меня, как прелестная наяда [5], внезапно застигнутая Паном [6] за купанием в сокровенном лесу, таинственном и загадочном. Мне привиделся зеленый сад, напоенный любовью, плодовые деревья, благоухающие диковинные цветы, тонкие белые колонны, увитые плющом.
— Эней, Эней, ты сводишь меня с ума… — шептал я, не в силах оторвать губ от безупречного изгиба шеи моего эромена. Эней не шевелился и, закинув голову назад, всецело отдавался моей власти. Я как скульптор гладил совершенное творение природы, изучая каждую ложбинку на его податливом теле. Это были высшие мгновения божественного откровения, снизошедшего на меня. Фаллос моего эромена наливался силой, я понял, что ему нравятся мои ласки, и с каждым разом при моих прикосновениях он уже предвкушает удовольствие. Мы опустились на мягкую траву, я сидел, а Эней, положив мне голову на колени, нежился, согретый лучами солнца. Его глаза были полуприкрыты, а улыбка, такая невинная, будто детская, скользила по губам. Мое сердце часто билось в груди, но я сдерживал себя, не желая беспокоить. На следующий день мы покинем этот благодатный край, родину, которую я давно не посещал, хотя любил всем сердцем. Я не мог предвосхитить волю богов: когда нам еще будет подарено столь волнующее время? Меня тревожили воспоминания, как Кассандр вчера, когда мы ехали в Лариссу, просил меня устроить встречу с Энеем. Он сам хотел понять, что так привлекло меня, разделить мое восхищение. Он клялся, что примет Энея как родного сына, если я позволю прикоснуться к рабу всего лишь раз, единственный раз. Я задумался, смогу ли я разделить свою привязанность к Энею еще с кем-либо? А с братом, который приветлив и мною любим?
***
Я хорошо выспался в роще под щебет птиц, Калас, как мне показалось, все это время бодрствовал, погруженный в какие-то свои, неведомые мне мысли. Мы вернулись в дом его семьи и, обнявшись, растянулись на подушках в перистиле. Калас спал, я иногда приподнимался и наблюдал за жизнью дома. К середине дня из Лариссы вернулся Кассандр, он несколько раз проходил мимо нас, проверяя, спит ли еще мой господин. Потом Калас проснулся, и нам принесли еды. Мы вдоволь насытились, восстанавливая утраченные силы. Мы смеялись, но я чувствовал, что моего господина тревожат какие-то сомнения. Он их высказал под вечер.