***
[1] гекатомбейон (середина июля — середина августа), метагейтнион (август — первая половина сентября), боэдромион (сентябрь — первая половина октября).
[2] Элимейя — горная область Македонии.
========== Пелла, глава 4. Дверь в мир чувственных удовольствий ==========
Однажды вечером, гуляя по городу, я встретил Сурью. Такую же прекрасную, как в ту ночь, когда мы только встретились с Каласом. Она тоже узнала меня, мы разговорились — я рассказал о палестре, а она, оказалось, сопровождая войско, перебралась в Пеллу, где занимается тем же ремеслом. Сурья взяла меня за руку, восхищаясь, тем, как я изменился с момента нашей первой встречи, стал сильным и еще более красивым. Ее речь привела меня в замешательство, я вглядывался в ее раскосые темные глаза, в поисках насмешки. Женщина увлекала меня за собой, приглашая в свой дом. Я ответил, что не смогу оплатить ее труды, но Сурья отрицательно качала головой, уверяя, что не возьмет с меня денег, я просто приятен ей.
Гетера вела меня за собой по узким темным улицам. Я послушно шел, оглушенный ее хвалебными речами, и втайне восхищаясь красотой, которой мне будет дано обладать. Маленькое пламя единственной лампады выхватило из царства ночи широкое ложе, устланное дорогими тканями, многочисленные подушки на низких скамьях, шкуры диких зверей, лежащие на полу. Я еще ни разу не был в покоях гетеры, подобной Сурье. Мы расположились на полу, я пил вино, которое Сурья налила из красиво расписанного персидского кувшина. Она попросила, чтобы я рассказал ей о том, как попал в Пеллу. Ей было интересно все — даже, как мы с Каласом ласкаем друг друга. Немного захмелев, я подробно повествовал о наших отношениях с моим эрастом. Меж тем, гетера сняла с себя пеплос, обнаженная, с длинными волосами, разбросанными по плечам, она показалась мне еще прекраснее. Внимательно слушая меня, она гладила руками свои полные груди с набухшими сосками, пока я, отбросив остатки смущения, не впился в них губами.
— Продолжай говорить, — потребовала Сурья, ведя собственную соблазнительную игру. Наконец, я дошел до главного — Кассандра.
— Расскажи, как ты лежал, каким образом был связан?
Я живописал сцену, что все еще стояла перед моими глазами.
— Давай ее повторим? — предложила она, но я замотал головой, отвергая ее слова. — Ты же мне доверяешь? — Сурья улыбалась, она была божественна, как ей можно было отказать? — Ты всегда сможешь сказать — остановись, и я прекращу свои старания. — предупредила меня гетера. — Запомнил?
Сурья выдвинула на средину комнаты сундук, но не позволила моему любопытству одержать вверх, чтобы заглянуть внутрь. Я лег спиной на скамью и расслабился, прикрыв глаза, стараясь успокоить собственное трепещущее сердце. Привязывая мои руки к ножкам, Сурья каждый раз спрашивала, не сильно ли она стянула путы. Ноги были согнуты, колени подтянуты к животу — все примерно так, как было, за исключением того, что гетера приятно гладила мое тело, втирая ароматное масло. Сурья, смеясь, завязала мне глаза, сказав, что таким образом я буду получать только удовольствие и лучше прислушиваться к собственным ощущениям. Мое расслабленное тело откликалось на ласки, я чувствовал, как ее губы целуют меня и подготавливают древко моего копья к любовной схватке.
Гетера присела рядом на пол, ее теплый язык проник внутрь меня, осторожно продвигаясь, совершая движения взад и вперед, я млел от удовольствия, не замечая, что Сурье уже удалось ввести внутрь меня два пальца, затем — что-то негибкое и твердое, поначалу мне сделалось больно, но это ощущение быстро исчезло. Одна из рук гетеры не переставала двигаться вдоль моего восставшего жезла, а другая — сменила первый предмет, напоминающий по форме мужской фаллос на другой такой же, но более утолщенный и уже не полностью каменный, а сверху покрытый кожей. Наконец, я взмолился о том, что не смогу принять большее.
— Но ты не боишься? — спросила она.
— Нет, не боюсь.
— Не больно? Тогда продолжим.
Гетера обхватила губами мой фаллос. Я стонал от нахлынувшего на меня наслаждения, старался вырваться из пут, что окрашивало мою страсть в новые восхитительные тона. Сурья умела растягивать удовольствие, не давая моему семени излиться раньше, чем доведет меня до полного изнеможения. Какие только слова не срывались с моих губ — и стоны и хула, но я не попросил прекратить эту сладостную пытку. Я излил семя, впав в приятное забытье. Гетера развязала мои путы, но я не мог даже пошевелиться или повернуться, тело не слушалось меня, продолжая испытывать дрожь от полученного возбуждения. Сурья сняла повязку с моих глаз:
— Ну, что? — она торжественно улыбалась. — У тебя больше нет никаких страхов?
— Спасибо, — я подарил ей искреннюю улыбку, единственное, чем я мог расплатиться за труды из принадлежащего только мне.
— Может быть, пожелаешь попробовать чего-нибудь еще? Давно ли ты занимался любовью с женщиной, Эней?
***
Ах, зачем, я согласился вновь отворить дверь в мир чувственных удовольствий? Сопровождаемый слугой, у двери дома, я еще больше закутался в гиматий, скрывая лицо в его складках, хотя было уже темно, и никто бы не узнал в бесформенной фигуре меня — Энея, сына Каласа, пробирающегося сегодня тайно, по пустым улицам, соблазненного обещаниями, чтобы отдать свое тело во власть другого человека. Полутемный и душный коридор, завешенный плотными тканями, сквозь которые еле пробивался свет масляных светильников, зажженных в комнатах. Меня попросили снять сандалии перед входом в дом, босые подошвы ног приятно скользили по расстеленным циновкам. Резные перегородки, раздвинутые невидимыми руками, указывали путь в комнату, где ждал меня хозяин дома. Стены и пол там были покрыты мягкими коврами, на подушках — дорогие красивые ткани, а я знал им цену. В большой золоченой вазе курились благовония и серые струйки дыма причудливо вились по комнате, наполняя ее расслабляющими ароматами.
Спелые вишни губ на смуглом лице, обрамленные курчавой бородкой. Черные волосы, которые Мидас обычно заплетал в тугую косу и прятал под шапкой, мелкими кольцами струились по плечам. Темно-синие глаза и им под стать — расшитый золотом халат, подвязанный поясом, но распахнутый на обнаженной груди. Эта роскошь притягивала медово-золотистым теплым светом и, в то же время отталкивала, подчеркивая бедность и поношенность моего собственного одеяния. Я робко застыл в дверях комнаты, безмолвный слуга снял с меня гиматий и хитон, накинул на плечи халат, осторожно запахнув его на моей груди. Я невольно провел руками по этой небесно-голубой струящейся материи и выпуклым разноцветным вышивкам, изображающим диковинных зверей, не в силах поверить, что облачен не в старую поношенную рубашку, а в драгоценное одеяние. Мидас сделал жест, приглашающий сесть на ковер и подушки, а сам — опустился напротив. Нас разделял низкий резной столик, красновато-бурый, из неведомых мне пород дерева.
Мидас протянул мне килик, почти такой же, что как-то подарили моему отцу заезжие чужеземные купцы. В нем была налита теплая жидкость, желтовато-зеленоватая, с очень приятным запахом.
— Это — жасмин, маленький белый цветок, его соцветья пробуждают силу, взывают о влечении, дают силу любви, — Мидас заговорил со мной на своем родном языке. — Но если ты не понял поэзии языка, то я повторю по-эллински, хотя ваш язык нарушил бы гармонию этого места.
— О, нет, Мидас, продолжай! — ответил ему я, моя психея целиком была погружена в чарующую атмосферу незнакомой страны. Я сделал маленький глоток из килика. Напиток оставил приятное холодящее послевкусие.
Его отцу в то время было за пятьдесят лет, но он был активным и рослым мужчиной, успевшим многое повидать в жизни и послужить разным царям. Изгнанный из Персии, он получил щедрые дары при дворе царя Филиппа, его младшие дети росли вместе с царем Александром. Прижив десять сыновей и одиннадцать дочерей, Артабаз вел собственную, никому не известную политику, что вызывало некоторое неудовольствие у верхушки македонской знати, готовившейся к войне с Персией. Старшая дочь, Барсина, была поначалу выдана замуж за Ментора, но после его гибели, стала женой его брата — родосца Мемнона, в то же время их сестра стала очередной женой Артабаза. Из-за столь близкородственных персидских связей, положение Артабаза при дворе Александра становилось все более шатким, даже опытные интриганы не могли понять, на чьей же стороне Артабаз и его семья — на эллинской или персидской.