7. Артабаз (54 года) — бывший сатрап Геллеспонтской Фригии, еще до воцарения Дария и его предшественника. Имел 11 сыновей и 10 дочерей от разных жен. Во время изгнания жил в Пелле с семьей. Потом вернулся в Персию.
Дочь Барсина вышла замуж за Ментора, потом, овдовев, за его брата — Мемнона. Дочь от Ментора. Александр Македонский встречал Барсину при дворе (с 354 г.), пока она не уехала к мужу в 341-340 гг. Его сын Мидас жил в Пелле, перед походом царя Александра вернулся в Персию.
8. Филота (25 лет), Неарх (25 лет), Кен (25 лет), Гефестион (22 года) — друзья и военачальники Александра.
9. Парменион (65 лет), Антипатр (64 года), Антигон (49 лет) — «старая гвардия» Филиппа Македонского.
10. Арридей — товарищ Энея по палестре.
11. Филократ — товарищ Каласа по «боевому прошлому».
========== Фивы, глава 1. Фессалиец ==========
Воспоминания — это то сокровище, которое мы храним всю нашу недолгую жизнь. Каждый — свои, и иногда, взяв вещь в свои руки, мы помним, каким образом приобрели её. Но только мы. Наши сыновья или внуки уже посчитают её бесполезной — выбросят или избавятся, или положат в дальний угол сундука, на самое дно, запрут от чужих глаз и скажут своим детям — эта старая и порванная сандалия вашего предка хранит пыль чужих дорог, а кости и пепел его — мы уж и подзабыли, где похоронены. Пройдёт еще немного времени, и этот сундук сожгут вместо дров, даже не открыв, любопытствуя, что за старая рухлядь содержится в нём.
***
Я родился в славном и благодатном городе Фивы, сильном и влиятельном, где часто вспоминали походы Эпаминонда [1], подчинившего себе всю Элладу, и гордились «священным отрядом» [2], способным дать отпор даже воинственным спартанцам.
Мой отец был торговцем, как и двое моих старших братьев, один из которых держал несколько лавок в Афинах, а второй водил караваны в Спарту. Моя судьба не должна была сложиться иным образом, чем положено в нашей семье — стать торговцем. Для этого я получил лучшее образование по тем временам, мой отец не скупился на учителей. Я говорил на нескольких диалектах, легко переводил с персидского, умел читать и писать. Я был еще юн, когда отец уже практически полностью переложил свои дела в Фивах на мои плечи, а сам целыми днями просиживал в саду за молодым вином, говорил о путешествиях и политике с другими влиятельными гражданами нашего города.
Я как сейчас помню его тонкий профиль, длинные волосы с проседью, почти белые усы и бороду. Изящное движение, которым он подносил дорогую, раскрашенную дивными птицами пиалу к своим губам.
Город восстал. На главной площади, где было оборудовано возвышение, собрались люди и принялись, перекрикивая друг друга, спорить — должен быть город под властью Македонии или он опять станет свободным: гонец привез от Демосфена [3] из Афин приятную весть — царь Александр погиб где-то в горах на севере. Вспомнили всё — как его отец, еще будучи мальчишкой, был заложником в Фивах, как он потом высокомерно говорил с послами, как угрожал армией. Молодой отпрыск царя Филиппа был не лучше — первый раз ему подчинились, но не сейчас! Потом все вспомнили, что македонский гарнизон еще находится в городе. Более воинственно настроенные люди схватились за оружие, однако македонцы заперлись в Кадмее [4] и приготовились к осаде.
Споры продолжались четыре дня, были посланы вестники в Афины и Пеллу с посланиями, что Фивы отказываются теперь признавать Коринфский союз [5] — этот проклятый «Филиппов договор».
Увы, я знаю, чем закончились такие настроения — горожане начали потихоньку остывать и расходиться, потянулись обычные, ничем не примечательные дни. А потом, на рассвете, громкий стук в дверь разбудил отца. Он растолкал меня, велел умыться и привести себя в чувство, затем достал из плетеного сундука два коротких меча: один взял себе, второй протянул мне.
— Что мне делать? — спросил я, с сомнением разглядывая меч. Я лучше владел пишущей палочкой и цифрами, чем оружием — меня не учили, как бы я ни просил, считали, что мне совершенно не пригодятся такие знания, а на заработанные деньги я всегда смогу нанять себе охрану.
В доме находились еще мать и две мои младшие сестры.
— Никуда не выходите, заприте окна и двери, спрячьтесь в погребе, внизу, и ждите, пока я не приду, — ответил мне отец, стоя в дверях нашего дома. Я запомнил его таким — взволнованным, поспешно одетым — и больше никогда уже не увидел.
Мы не знали, что происходит за стенами, два дня и две ночи мы сидели тихо. Сестры иногда плакали, мать постоянно молилась. Длинными ночами только огонь ее жертвенника теплился в кромешной темноте. Иногда извне доносились пронзительные крики, и было слышно, как огромные камни катапульт сотрясают городские стены. Мы плотнее прижимались друг к другу и молили богов о милосердии и избавлении от страшной неизвестности.
Мы не сопротивлялись, когда дверь погреба рухнула под мощными ударами, и внутрь ввалились несколько солдат. Один схватил за волосы мать и поволок наверх по лестнице, не обращая внимания на ее жалобные стоны. Другой легко закинул моих сестер на свои широкие плечи, по одной на каждое, и с довольным видом вышел из погреба. Я тоже их больше никогда не увидел. Мне связали руки за спиной и, ради развлечения подталкивая окровавленными остриями мечей и тычками, погнали в направлении к главной площади. Сердце сжалось у меня в груди — мой родной прекрасный город пал и лежал, мучаясь, в агонии, наполненный чадящим дымом, хрипами умирающих, телами убитых и торжеством пирующих стервятников. Я ненавидел их всех, жалел, что замешкался и не смог взять оружие в руки и попытаться, хотя бы попытаться дотянуться до горла одного из моих мучителей.
Площадь была оцеплена копьеносцами, между ними ходили воины с короткими мечами и зорко следили за сидящими на земле людьми, которых приводили сюда. Женщин и детей отводили на одну сторону площади, связанных мужчин — на другую. Я заметил, что вокруг меня нет стариков, кроме одного, прячущего лицо в складках плаща, но он казался крепким, поэтому его, возможно, пощадили. Так мы сидели долго, примерно до полудня, боясь пошевелиться, и только обреченно наблюдали за победителями. У меня онемели ноги и руки, в голове шумело, губы трескались от жажды, жара сводила с ума.
Но вот на площади началось движение — это уводили женщин и детей, группами, их не связывали и не сковывали, что вселило в наши сердца надежду на спасение. Потом, когда уводили последних, на площадь въехал всадник с коротким копьем и в шлеме с развевающимися красными перьями — наверно, это был кто-то из военачальников. Он по-хозяйски огляделся вокруг, громко отдал какие-то распоряжения по-македонски, но я не понял его слов. Нас распределили попарно, накинув веревочную петлю каждому на шею. Так я оказался связанным с тем самым стариком. Нас подгоняли пиками. Теперь если он задержится, то петля туже стянет мою шею! С трудом передвигавшихся людей вывели за стены города и погнали по дороге.
Петля захлестнула мое горло так, что я не мог дышать. Старик, шедший сзади, все-таки упал, воины стали поднимать его пинками. Цепочка пленников проходила мимо нас, мы оказались за ее пределами. Я стоял и ловил ртом раскаленный воздух, задыхаясь, действия стражников все туже затягивали петлю. Уже в бреду я увидел, что старик не шевелится — он умер или его убили, у меня подкосились ноги, и я рухнул в пыль, прямо под копыта лошади подъехавшего всадника. Где-то вдалеке, как замирающее эхо, раздался его грубый голос, а я уже возносил хвалу богам, что избавили меня от дальнейших мучений. Однако боги не приняли меня — кто-то перерезал петлю на горле и сильным рывком поставил на ноги. В плывущем разноцветном мареве я увидел сначала перо, а потом того самого человека, что приезжал на площадь. Слезы полились у меня из глаз, смывая колючую пыль. Всадник кружил вокруг меня, почему-то пристально вглядываясь мне в лицо. Я четко видел лишь острие копья, которое он держал наперевес.
Мир вращался перед моими глазами, а македонец управлял этим миром. Он опять что-то сказал стражникам, стоящим над телом старика. Я внезапно понял, что воин говорит не на македонском, а на фессалийском [6] наречии — эти языки очень близки.