— Ты хочешь устроить мне вторую Сиву? — проворчал я в ответ, прекрасно понимая, что такие указания идут не из головы Птолемея, а от желания царя. Но мой хозяин только пожал плечами:
— Не знаю, но предполагаю, что это будет что-то… — он обратил глаза вверх, подбирая слова, — более… значимое. Если нужно было бы просто доставить письмо, то отправили бы обычного гонца, а ты туда едешь, чтобы понять настроения, с кем мы имеем дело — друзьями или врагами? Если друзьями, то подробно расскажешь, как нужно провести встречу жителей города и его правителей с царем Александром, так, чтобы ему понравилось. Если же они запрут ворота, как было в Галикарнасе или в Тире, то ты станешь заложником. Один плен ты уже пережил, и второй — переживешь.
— А если меня сразу обезглавят? Не спрашивая? — продолжал настаивать я.
— Не думаю. Что-то мне подсказывает — с царем Александром все эти персидские вельможи смогут сохранить и власть, и богатства, так им и передай! Один царь ушел, а следующий царь царей уже стоит под стенами. Можешь рассказать истории о всех прорицателях и знаках, которые тебе известны. В общем, тебе должны довериться, — он намеренно сделал ударение на последнем слове.
«Ну, уже не верблюд, а лошадь, — думал я, покинув Птолемея, — и опять за моим плечом сума с важным письмом, и опять меня посылают в полную неизвестность. И опять я еду не один — со мной два персидских заложника, которые если не прирежут меня по дороге, то благополучно отдадут в руки палачей».
— Если ты, эллин, готов, то отправляемся! — они оба подъехали ко мне, вальяжно, наслаждаясь полученной свободой.
— Меня зовут Эней, — я заговорил с ними на их языке, — я дрался с вами в недавней битве, и сильно страдаю от ран, но царь Александр посылает именно меня. Значит, я очень важный человек. «Короче, ехать будем медленно, чтобы я не истек кровью по дороге!» — так и вертелось у меня на языке.
Пока мы тряслись на лошадях по совершенно плоской равнине, обрамленной двумя могучими реками, я пытался рассуждать о неведомом мне будущем и ответить на главный вопрос — почему я? Ясно, что у царя Александра было много помощников и друзей, готовых исполнить его волю, но в последнем сражении часть из них получила ранения, и теперь пребывала в опытных руках лекарей. Не сомневаюсь, что царственный взор обратился тогда на Птолемея, как на опытного переговорщика, а тот, осторожный во всем, что касается его драгоценной жизни, отправил меня. Меня — не жалко! Я ругал себя за то, что смалодушничал и сразу согласился. Ведь только несколько дней назад моя жизнь висела на волоске, который был готов оборваться от всего лишь точного удара меча. Получается, что я так цепляюсь за жизнь Каласа и совсем не ценю собственную, будто играю с собственной судьбой, полагаюсь на волю богов, как сказал бы Эней, живший в части моей личности.
Доспех, который был на мне во время сражения, уберег от многих ран, но глубокий порез, протянувшийся от плеча к груди, шириной в ладонь, доставлял беспокойство. Кадм помог наложить бинты — неправильно, но намеренно, крепко притянув плечо к торсу, так, что я мог двигать своей правой рукой, начиная от локтя, и управлению лошадью это не мешало. Но, когда она шла рысью, то тело мое сотрясалось, понемногу сбивая с места повязку и причиняя сильную боль. Мои спутники пытались разговорить меня на протяжении всего пути, но им это удалось только тогда, когда вдалеке мы увидели стены города. Я был поражен: еще нигде за время нашего пути я не видел таких протяженных и высоких крепостных стен. За ними возвышались еще стены и еще, а потом высокие ступенчатые башни храмов… Мне стало грустно — осаждать этот город будет очень тяжело, и вся теперь надежда на мое красноречие и жадность бывших слуг персидского царя.
Мои спутники оказались братьями и сыновьями наместника Абулита, сатрапа Сузианы. Им хорошо был известен Вавилон, они восхищались этим городом, хотя постоянно жили в городе Сузы, который, по их хвастливым словам, был еще богаче Вавилона, поскольку этот город, лежащий перед нами, неоднократно подвергался разграблению в прошлом, но еще имел крепкие стены.
Мы подъехали почти вплотную к реке Ефрат и въезжали в город по дороге Процессий — прямой улице, огражденной высокими стенами, сложенными из кирпича. С обеих сторон нас встречали изображенные на стенах быки, львы и существа со змеиными шеями, рогами и когтями.
— Мушруш, — сказал один из персов, заметив мой интерес, — мушруш, — повторил он, показывая пальцем на неизвестное существо. Я подъехал ближе и прикоснулся к стене: сине-черный цвет кирпичам придавала гладкая и скользкая на ощупь заливная облицовка, скрывая под собой все неровности. По этой причине стены казались монолитными и сияли в лучах яркого солнца.
Внутрь первого круга обороны нас впустили беспрепятственно, хотя ворота внешней стены хорошо охранялись, поэтому торговцы и путники, прибывшие ранее, поворачивали свои караваны, обходя город вокруг, в надежде, что их впустят с южной стороны или уходили прочь, поскольку судьба этого места была известна только их богам. По дороге Процессий мы проследовали в полном одиночестве, и имена моих спутников опять оказались ключом к следующим воротам в город. Миновав их, мы сразу повернули направо, где располагались кирпичные строения, похожие на огромный дворец или мощную крепость. Там уже собрались вооруженные люди, которые были предупреждены о нашем приезде. Когда я ступил на твердую землю, то страх вновь захватил мое сердце: ко входу в дворец вел узкий проход, образованный вооруженными воинами, вставшими в две шеренги. Ручаюсь, они были немало удивлены, увидев перед собой только одного молодого и безоружного юношу, а не толпу седых македонских царедворцев, прибывших просить о мире. Столь сильная охрана казалась неуместной, а я почувствовал себя осужденным на казнь и сделал шаг.
Мои спутники опередили меня под сводами дворца и провели вперед, через прямой коридор, большой мощеный двор, ворота, опять коридор, пока мы не оказались в зале, где на возвышении стояло большое и пустое кресло, украшенное резьбой и золотыми вставками, являющее взору распахнутые крылья персидского орла. Никто из присутствующих здесь в зале не решился в него сесть — они толпились рядом, сидели на маленьких табуретах и смотрели на меня, — все те военачальники, которые повернули в сторону Вавилона, спасаясь бегством, а не остались в свите своего царя. В комнате было достаточно светло: солнечные лучи проходили через узкие щели в крыше, на стенах висели лампады. Под моими ногами деревянный пол устилали толстые яркие узорчатые ковры. Я остановился при входе, осторожно вынул свиток с письмом моего царя и передал его человеку, который подошел ко мне. Он был эллином и заговорил на родном мне языке. Пока он читал послание, переводя его на персидский, я внимательно осматривал лица воинов передо мной и узнал в одном из них, сидящих в центре, того самого человека, который распоряжался всем в Тарсе и с чувством превосходства рассуждал, что победа царя Дария — близка. Он жестом подозвал к себе эллина-переводчика и что-то ему сказал, но я не расслышал — на меня нахлынули яркие воспоминания о том, как плеть гуляла по моим плечам, о той боли, что пронзала меня каждый раз, когда я передвигал ноги, и о тех страшных воплях пытаемых воинов за моей спиной.
— Мой господин просит склониться в приветствии, — услышал я на языке Эллады.
Я только внутренне усмехнулся: никогда свободный эллин этого сам не сделает, нужно только подождать, когда тебе поможет незримая стража, стоящая сзади. Меня действительно сильно подтолкнули под колени, а потом, упирая в спину, прижали лбом к полу. Правое плечо пронзила острая боль, кажется, открылась моя рана.
— Мой господин говорит, что ты слишком молод, не похож на посланника македонского царя.
— Да, — согласился я на языке варваров, и мне позволили немного подняться, — в такой позе я больше похож на продажную эллинскую девку, которая плохо сосет.