Нам было, что поведать друг другу. Вскорости нас прервал домашний раб Мидаса, сказав, что какие-то македонские воины стучат в дверь и требуют их впустить.
— Гони их прочь! — я опередил Мидаса, не успевшего ответить, — скажи, что этот дом уже занят гетайром царя Птолемеем, пусть ищут себе другой. Слуга исчез. — Ты не будешь возражать, если что — принять Птолемея с его двумя диктериями?
— Не буду, — взгляд Мидаса как-то потух, но я не понимал, что за тягостные мысли его тревожат, поэтому спросил:
— Тебе мой вопрос неприятен? Твой дом большой, нам никто не будет мешать.
— Я не об этом, — Мидас протянул мне маленькое блюдо со сладостями. — Представь, что ты в своем доме, в Фивах. Когда пришли македонцы, то им свободно открыли ворота города. Что делают воины, которым запретили убивать мирных жителей? Что делали наши, персидские воины, когда зашли в Тарс?
— Грабили, — уверенно ответил я, — насиловали других женщин, если не было диктерий.
— Правильно. Вот и я себя чувствую также как любой житель города, в который вошла армия. И имя моего отца уже ничего не значит! Он с братьями остался с царем Дарием, он — предатель в глазах твоего царя. А я здесь, потому что в женской половине этого дома находится одна пожилая женщина, четыре молодых и три девочки разных возрастов, а еще четыре мальчика, старшему из которых нет еще двенадцати. Как мне их защитить? У меня единственные надежды — это на мольбы своей сестры и на твою ответную благодарность за спасение от казни в Тарсе.
Его слова вернули меня к давно забытым воспоминаниям о своей собственной семье. Я очень ярко увидел то, как македонские воины забирают моих сестер и тащат за волосы рыдающую мать, цепляющуюся за их одежду.
— Я так потерял собственную семью, — горло мое сжалось от испытываемых мук. — Я не допущу, чтобы и с твоей семьей поступили так же, Мидас! И это в моей власти! Ты можешь послать слугу к Птолемею и передать, что я жив и пусть разыщет в обозе моего раба Кадма и приведет его сюда с вещами, — перс вызвал своего слугу и передал ему мои указания.
–Тебе провизии хватит, чтобы всех накормить? — я повернулся к рабу, увидев раздумья Мидаса, — и передай Кадму, чтобы взял с собой как можно больше зерна. Пусть купит, пока оно еще не столь дорогое, поможешь ему: в нашей собственности есть повозка, на ней все и привезете. Со мной была дорожная сума, где она? — раб проворно выбежал из комнаты и вернулся с моими вещами. Я достал из сумы стило, которым постоянно пользовался, и протянул рабу. — Так он узнает, что тебя послал именно я. И скажи другим рабам: пусть никому не открывают двери, даже если будут приказывать именем царя Александра, пока Птолемей сам не появится на пороге этого дома.
Именем царя Александра кляли двери дома Артабаза еще пару раз, пока не появился Птолемей со всем своим скарбом и женщинами. Пока он следил за тем, как многочисленные сундуки вносят и расставляют у стен внутреннего двора, Мидас подложил мне под голову еще пару расшитых подушек, укрыл покрывалом, а сам переоделся в длинную тунику с широким поясом, сменил халат на более плотный и простой, темного цвета, с узкими полосками вышивки на рукавах и по нижнему краю полы.
Мой хозяин рассматривал цвет моего лица недолго, потом вынул руку из-за спины и положил мне на грудь, поверх покрывала, массивную золотую цепь и еще прибавил кольцо с крупным зеленым камнем. Благодарность царя была тяжелой и сразу сдавила мою повязку, скрытую покрывалом.
— Ну зачем же прям на рану, Птолемей? — я издал стон и заворочался в постели, поднимая здоровой рукой цепь и рассматривая ее кольца.
— Прости, забыл! — ответил он. — Зачем позвал именно в этот дом?
Я посмотрел на Мидаса, стоявшего, сложив на груди руки, чуть поодаль, но мой хозяин будто его не замечал:
— Это дом отца Барсины, Птолемей. Она будет молить за его сохранность царя Александра. А мы будем охранять царских заложников.
— Их тут много?
— Целая женская половина!
— А это кто? — Птолемей кивнул в сторону Мидаса.
— Это Мидас, сын Артабаза, брат Барсины, и он спас меня от смерти.
— Тот, что тебя из Тарса вытащил? — Полемей снисходительно покачал головой. — Ну и вертлявая же у тебя, Эней, задница! И где же ты ей успел так навертеть? В Пелле еще? — я кивнул. — А Калас?
— Не знает. У меня с Каласом другое…
— Ладно, — Птолемей еще раз обернулся и посмотрел на Мидаса. Потом задумался: — вот мне интересно, кто из вас кого пользует? Ты его или он тебя?
Вопрос был задан провокационный, Птолемей что-то решал в своей голове, и пока не пришел к окончательному выводу. Поэтому пришлось его немного к нему подтолкнуть.
— Спрашиваешь, у кого ключ, а у кого замок? Сейчас ключ от Вавилона в моих руках, вот только бы рана зажила поскорее!
— Не врешь? — он поднял бровь.
— Гетеру свою рядом посади, пусть проверит, — я улыбнулся.
— А я вам сразу двоих пришлю! — Птолемея наш разговор начал веселить.
— Нет… — с деланным недовольством потянул я, — лучше сразу троих. И у нас еще Кадм есть, а из него только замок и получается: ключом быть — сил не хватает.
— Устроишь оргию в честь победы? — по-видимому, подробности этой встречи уже начали проноситься перед его взором и распалять воображение.
— Птолемей, тут сейчас в каждом доме будет такая оргия, и продолжится, пока войско не уйдет дальше, вглубь страны. Поэтому диктерий надо бы подобрать заранее, иначе потом не найдем даже за большие деньги.
— Да, — согласился со мной мой хозяин, обдумывая, как бы ему быстро решить вопрос с количеством шлюх на ближайший месяц и подешевле. — У тебя есть ответ? По глазам вижу, иначе бы ты этот разговор не затеял!
— Давай так, — начал рассуждать я, — у меня два замка есть, поэтому я сильно не нуждаюсь, но сколько нужно тебе? Еще двое? Трое? На выбор? Через неделю или две в городе будет уже нечего есть. Нет, войско голодать не будет, но простые горожане будут нуждаться: и не золотом с ними нужно расплачиваться, — я позвенел перед его глазами цепью, — а хлебом. Поэтому, сколько ты сейчас зерна в этот дом соберешь, столько ты себе женщин и сможешь выбрать. За еду. А Мидас укажет на те семьи, которые смогут отдать свою дочь или чистую рабыню, и все они будут под твоим покровительством. Понимаешь?
Птолемей кивнул:
— Правильно мыслишь, — и сразу начал раздавать свои приказы. — Ты, Мидас, собери слуг, пусть они подготовят для меня комнаты и принесут туда мои вещи. Мне нужны два человека, которые знают тут торговцев и смогут с ними разговаривать. Деньги я им выделю. Пусть несут мешки с зерном сюда, всё, что найдут. А ты, — он обратился ко мне, –поправляйся поскорее, скучно мне будет без тебя по царским пирам ходить. Чтобы к вечеру уже мог встать, лекарей позови, сделай что-нибудь, царь Александр обязательно захочет тебя увидеть.
Они вдвоем ушли, хотя Мидас был явно недоволен нашим разговором. «Ну и пусть! Потом поймет, скольких я сейчас людей облагодетельствовал, его же соседей, играя на желании Птолемея иметь как можно больше женщин вокруг себя. Скоро он поймет, что его обученные шлюхи, гораздо приятнее, чем испуганные голодные девчонки из завоеванного города. Зато у нас у всех будет хлеб». Я закрыл глаза, положил руку на увядший фаллос, и понял, что во мне сейчас нет никакого желания кем-то обладать, а есть сильная усталость, будто я сегодня не головой своей работал, а таскал эти самые мешки с зерном.
Приходил лекарь, но я помнил его прикосновения только сквозь сон: опять давил, мазал, вливал в рот горький травяной отвар. Сказал кому-то, что у меня жар. «Какой жар? Мне так холодно, будто нагишом в снег зарыли!». Я застонал, силясь открыть глаза, попытался натянуть на себя покрывало, которого на мне не было. Почувствовал, что тело мое растирают чем-то с резким запахом уксуса, и опять впал в небытие. Проснулся только ночью от дрожи во всем теле, пот катился с меня полноводной рекой, рана не болела, я открыл глаза и уставился на тусклый свет маленького светильника, стоящего в нише стены напротив меня, пару мгновений соображая, где вообще нахожусь. Рядом на подушках ничком спал Мидас, приобнимая меня рукой. Его черные волосы были распущены и разметались кольцами по спине, ресницы подрагивали над веками, он видел сон. Мы никогда не спали с ним вместе — вот так, в одной постели. В конце каждой нашей встречи в Пелле, удовлетворенные друг другом, мы снова одевали наши одежды и расходились в разные стороны: он в купальню, а я домой.