В тоже время моя служба Птолемею не прерывалась. Он прекрасно понимал, что все его задания выполняю теперь не я один, но и Мидас, с которым мы не расставались ни на миг. Царя Александра высочайшей волей Мардука объявили царем Вавилона, он же, получив сокровищницу из сдавшейся на милость победителя Сузы, продолжал играть роль спасителя и готовил вторжение в Персиду. Эти планы, действительно, осложнялись тем, что от долины Сузианы до царских городов шел очень тяжелый путь. В горах лег снег, местные племена уксиев были настроены враждебно, да и с севера угрожали войска, верные царю Дарию. А македонскому царю очень нужно было установить свою власть повсеместно, и только с захватом главных городов персидских царей, как он полагал, символически падет держава Ахеменидов, и все народы признают новую власть. Время шло, уже прибыло подкрепление из Македонии, Фракии и Пелопонеса, но в длительных боях посреди гор можно было все потерять. Если бы…
***
Мидас развернул передо мной широкий лист папируса. Это была карта. Та самая, в которой так нуждался македонский царь.
— Откуда? — воскликнул я, не в силах сдержать, переполнившие меня чувства.
— Отец приказал сделать. Уже давно, — сдержанно ответил Мидас. — Я всю весну пас овец на склонах этих гор. А потом еще жил в селениях уксиев. Готовил свадьбу их царя с родственницей царя Дария, — он опять смолк, что-то решая, внутри себя. — Я отправлюсь вместе с тобой, Эней, дальше.
***
Дальнейший наш путь пролегал через город Сузу, следовал по равнине между двух рек, а потом через узкий проход, ведущий в горы, и далее — по лабиринту горных цепей, маленьких равнин и проходов, встречая на своем пути быстрые речушки и маленькие деревни. Холодные ночи, снег, отсутствие прямых дорог сильно затрудняли наше, и без того, медленное продвижение. Горные народы прислали своих послов, угрожая не пустить македонское войско, требуя себе богатых даров, но у стратегов царя теперь были подробные карты тайных троп, а яркая Селена благоприятствовала ночному движению армии. Поэтому оказалось достаточно легко пешей агеме гипаспистов [1] и присоединившимся к ней легковооружённым воинам обогнуть уксиев, удерживающих проходы и зайти с тыла, сжигая на своем пути их деревни, вырезая оставленных женщин и детей. Уксии-мужчины были сломлены не только этой жестокостью, но и зажаты между наступающим войском Александра и отрядами Кратера, посланными им в тыл, чтобы занять горные высоты над тропой.
После победы над уксиями путь по царской дороге был открыт и по нему двинулась основная часть войска, возглавляемая Парменионом: тяжеловооруженная пехота, фессалийские всадники и обоз. А другая часть войска, куда входили гетайры царя, и, соответственно, мы с Мидасом, забрав только те вещи, что могли нести на себе, отправилась более трудным путем через горы, чтобы достичь главного города Персидского царства по другой дороге. На пятый день наш путь преградила укрепленная стена, закрывающая проход, и с нее на наши головы полетели камни и стрелы. То были люди сатрапа Ариобарзана, защищавшие дорогу в свой город, и выбравшие идеальное место — по крутым склонам гор невозможно было забраться вверх. И опять перед нашим царем встала трудная задача: обойти скалистые горы, густо покрытые лесом и снегом. В лагере остались фаланги Кратера и Мелеагра, стрелки, часть конницы, и им была поставлена задача — зажечь как можно больше огней, чтобы персы посчитали, что все войско македонского царя находится перед ними в узкой равнине. Сам же Александр с гетайрами Аминтой, Пердиккой, Кеном, Филотой, Птолемеем и другими отправился через горные вершины, и к утру был уже на другой стороне, которая открывалась долиной, ведущей к реке Аракс, за которой простирался город Персеполис. Справа шла горная цепь, отделяющая теперь наш отряд и персидское войско друг от друга. Но у нас было преимущество — гряда заканчивалась выше расположения лагеря неприятеля, поэтому путь его к отступлению в город Персеполис был отрезан. Здесь македонское войско опять было разделено: часть отправилась к Араксу, чтобы строить мост и перекрыть дорогу, Александр с Пердиккой, стрелками и конницей отправился вперед, чтобы ударить в тыл персам, а Птолемей еще с одним пешим отрядом был отправлен по тропе через эту горную цепь, чтобы произвести нападение сбоку.
Казалось, что персидские боги гневаются: ближе к вечеру пошел густой снег, а черной ночью разразилась настоящая буря. Мы успели растянуть навесы, которые сразу были смяты большим количеством навалившего снега, поэтому всем пришлось сидеть сильно прижавшись друг к другу, согреваясь только теплом тел. Эта ночь была последней для нас с Мидасом, когда перед лицом грозящей нам опасности, мы были единым целым, обладая единым чувством, дыханием и теплом только для нас двоих.
Утром царь ударил в тыл персидским защитникам города, запели трубы, основная часть войска пошла в наступление на стену, а наш отряд добивал только тех, кто метался между стеной и дорогой к отступлению. И это стало первым тяжелым ударом для Мидаса, поскольку умирающие воины были не чуждыми уксиями, а его соплеменниками. А следующим утром конные македонцы ворвались в Персеполис, охваченный паническим бегством [2]. Мы не видели этого — пехота была брошена позади, и когда наш отряд перешел реку, то город погибал, преданный постыдному разграблению, а царь Александр сидел на троне самого Ксеркса, по чьему приказу были разрушены Афины и сожжен акрополь. По-видимому, быстро поняв, что ему никогда не стать воплощением верховного персидского бога Ахура Мазды, Александр в тот же день произнес пламенную речь о возмездии персам за все преступления, учиненные против эллинов, и провозгласил Персеполис «самым ненавистным городом Азии». Что по мне, видевшему многое — этот город постигала та же участь, что и Фивы, Тир, Газу. К вечеру подошла остальная часть войска, посланная по основной дороге.
Я полностью уверен, что царь Александр никогда не совершал значительных поступков, не будучи движимым своим глубоким чувством принадлежности к богам, и доля символизма, скрытого от посторонних глаз, но понимаемая теми, кому она была предназначена, всегда распознавалась. Та сказка, что одна из шлюх Птолемея, что он возил за собой в обозе, подговорила Македонца сжечь царский дворец, принадлежит самому Птолемею. Но никто не знает, то, что уничтожило душу Мидаса, что мгновенно лишило его идеальной веры не только в добрые дела македонского царя, но и надежды на то, что душа самого Мидаса обратится к свету бога.
Для перса — центром мироздания и власти его народа был дворец, а священным символом очищения был благословенный и священный огонь, что горел в башне многие сотни лет, поддерживаемый поколениями жрецов. Главный огонь его веры. То, ради чего каждый мыслящий человек ежедневно, соприкасаясь с миром, совершает деяния на преумножение божественного света в этом мире. И вот эти два символа Александр соединил вместе, заставив одного пожрать другой и умереть навсегда, рассеявшись пеплом.
Мидас молчал весь день, находясь подле меня и наблюдая за тем, что происходит вокруг, потом мы встретили Кадма с возком, разложили навес палатки, перенесли под него наши вещи. Солнце почти скрылось за высокими горами. И тут я увидел, как перс неожиданно выпрямился, обратив свой взор на верх высокой башни, возвышавшейся над городом:
— Нет огня… — растерянно пробормотал он. — Нет огня!
— Какого огня, Мидас? — я сначала не понял смысл его слов. — Тут полно костров, какой еще огонь тебе нужен?
— Там, — он махнул рукой в сторону городских стен. Помрачнел, и начал перебирать свои халаты, бессмысленно перекладывая с места на место.
Царский дворец был недалеко от нас, и виден как на ладони. И я был в числе первых, кто заметил пламя, появившееся на его крыше. Быть может, мне стоило тогда увлечь Мидаса на ложе и не выпускать до следующего утра, но я был слишком поражен зрелищем, чтобы до конца понять, что происходит.
— Я очень люблю тебя, Эней, — прошептал Мидас, обнял меня за шею и поцеловал в лоб.
— Я тоже тебя люблю! — расслабленно отозвался я, не сводя глаз с горящего дворца.
— Но ты воспользовался мной, моими чувствами, а я верил тебе — думал, что твой царь несет в себе свет, а он посмеялся, осквернил все то, чем я и мой народ дорожили.