Гелипонт развлекал меня тем, что рассказывал истории о героях Фессалии. Этот до сих пор не слишком разговорчивый человек оказался хорошим рассказчиком, я завороженно слушал о путешествиях Ясона и его друзей — аргонавтов, отправившихся в далекую Колхиду за золотым руном. Он поведал об Аполлоне, служившем восемь лет царю Адмету, о сыновьях Алоэя, грозивших богам, мудром кентавре Хироне, учителе Ахилла и Асклепия, Кастора и Полидевка. После таких рассказов я долго сидел и всматривался в шумящие рощи в надежде увидеть стадо кентавров, бродящее по холмам. Подъехавший в тот же день к нашей повозке Калас радостно сообщил, что мы свернем с нашего пути и задержимся в Фессалии, чтобы погостить в родном доме моего господина.
Прошло еще несколько дней, пока мы не повернули на дорогу, вьющуюся среди зеленых холмов, и не достигли большого имения, принадлежавшего семье фессалийца. Гелипонт сразу куда-то исчез, видимо, чтобы позаботиться о повозке и лошадях, а я, сопровождая Каласа, зашел в большой дом, где в перистиле [3] собралось все семейство, радостно встречающее своего родственника.
Семья Каласа была богата и владела обширными земельными угодьями в окрестностях Лариссы [4], обязанности главы семьи исполнял старейший в роду — дед Каласа по имени Пелий, обладавший безграничной властью, седой и слепой старик. Его облик был величественным — белые волосы ниспадали на плечи, а ярко-голубые глаза, казалось, прожигали насквозь. При нем неотлучно находился слуга, рассказывающий Пелию обо всем, что происходит вокруг. Домом управлял младший сын Пелия и дядя Каласа — Кассандр. Он был немногим старше моего господина, такой же высокий, но менее крепкий телосложением. В доме еще находились жена Кассандра, его сыновья и дочери. Сам же Калас, женившись во второй раз на македонке, уже несколько лет жил в столице Македонии — Пелле, со своей семьей — первой женой, фессалийкой, с которой развелся, но оставил при себе [5], второй женой и детьми от обоих браков.
В тот вечер я сидел на ступенях в перистиле вполне довольный жизнью — искупавшись и смыв с тела многодневную пыль, я облачился в чистую тунику, а проходя мимо кухни, утащил кусок хлеба и горсть оливок. На другом конце дворика, за перегородками, расположились за трапезой мужчины семейства. В надвигающейся темноте ночи масляные светильники озаряли это место чарующим теплом. Там были Пелий, Калас, Кассандр и два его взрослых сына — старший Полидевк и младший Эсон. Мужчины вели неспешный разговор, к которому я не прислушивался, созерцая загорающиеся в небе звезды и восходящую Селену. Внезапно кто-то из них вышел, пересек перистиль, но, увидев меня, решил подойти.
— Почему ты здесь сидишь? — спросил Полидевк. — Ты голоден?
Еще днем, когда семейство только встречало моего господина, я обратил внимание на этого спокойного серьезного юношу и удивился, как он похож на своего деда — такие же голубые глаза, пусть не седые, но очень светлые волосы, величавое лицо; казалось, он хочет во всем походить на Пелия. Полидевк позвал меня за собой и провел на кухню, там я набрал себе еды, даже захватил плошку с похлебкой, и мы опять вернулись на ступени. Он вдруг заговорил со мной о поэте Пиндаре [6], цитируя с восхищением. Потом сообщил мне радостную новость, что царь Александр повелел оставить его дом нетронутым во время разрушения Фив. У меня защемило сердце — хоть одна частичка моего родного города продолжает жить! Мы еще поговорили о поэзии — как мне пригодились мои ежедневные занятия, поощряемые отцом, ведь я мог поддержать разговор на любую тему.
Потом Полидевк отвел меня в комнату, предназначенную Каласу, и я мгновенно уснул и даже не пробудился, когда пришел Калас и растянулся рядом на мягком ложе. Мы спали долго — в комнату почти не проникал дневной свет, а усталость, накопившаяся во время пути, требовала более длительного отдыха. Гелипонт разбудил нас где-то в середине дня, напомнив, что мой господин обещал Кассандру поехать с ним в Лариссу. Калас быстро собрался, попросив Гелипонта присмотреть за мной, чтобы я ни в чем не нуждался, и покинул дом. Тот только накормил меня и, решив, что исполнил наказ хозяина, удалился, предоставив меня самому себе…
…Несколько рук грубо схватили меня и вытащили из ниши, где я спрятался от зноя и задремал. Эсон, второй сын Кассандра, и его молодые друзья со смехом кинули меня на пол перистиля и окружили. Их было шестеро, немногими годами старше меня, одетых в роскошные хитоны с вышивками. Они с интересом разглядывали меня, и от них сильно пахло вином. Эсон вышел вперед и поставил обутую в сандалию ногу мне на грудь:
— Смотрите, раб Каласа, повеселимся? — он подмигнул своим приятелям. — На всех хватит!
Они схватили меня за руки, я отбивался, пытался закричать, но чья-то ладонь накрыла мне рот, я несколько раз укусил своего обидчика. Эсон, а это точно был он, нанес мне сильный удар ногой в живот, и я задохнулся от боли. Меня грудью прижали к колонне, поддерживающей свод перистиля, и завязали впереди руки чьим-то поясом. Я вырывался, стремясь сбросить путы, но безуспешно. На мне порвали тунику, и куски материи запихнули в рот, чтобы я не мог кричать и звать кого-либо на помощь.
— Надо же, — Эсон обошел кругом колонну, к которой я был привязан, — раб еще пытается сопротивляться!
— Он укусил меня! — пожаловался один из его друзей.
— Вы видите поверженного льва, — заявил Эсон. — Какая ярость в его глазах! Будь он на свободе — порубил бы нас на кусочки.
Они начали осыпать меня оскорблениями, трогать и щипать.
— Он заплакал! Глядите, он плачет! Наш юный раб, оказывается, еще не отвык от материнской груди, но мы сделаем из него мужчину.
Тут один из них, возможно, самый благоразумный или менее опьяненный, спросил Эсона, не попадет ли им от Каласа за то, что тронули его раба.
— Пустое, — отмахнулся Эсон, — Каласа нет сейчас в доме, а отец, если что, заплатит. Думаешь, каким образом Калас так удачно женился на македонке? Да мой отец сожительствовал с его Алкменой, пока славный племянник воевал в дальних краях. Откупился, и слава богам, что она за это время не нарожала нам ублюдков [7], таких же, как и сам Калас. Мой дядя, да упокоится он в Аиде, прижил моего двоюродного братца от какой-то рабыни, а потом привез в дом.
Я продолжал яростно дергать свои путы. «Мой господин — сын рабыни!» — эта мысль пронзила меня, я испытал жалость к Каласу. Эти молодые юнцы оскорбляли моего эраста, унижали его достоинство. Эсон прижал меня своим телом к колонне, пахнул в лицо перебродившим вином:
— Посмотрим, хорошо ли мой братец воспитывает своего ученика, судя по отметинам на спине — с любовью! — Все вокруг засмеялись. Я почувствовал резкую боль, заметался, когда пальцы Эсона грубо проникли в меня. — Какой красивый зад, — услышал я голос Эсона. Он встал перед моими глазами, приводя в готовность свое копье. — Раб, сейчас ты будешь повержен! — мои ягодицы раздвинули, не переставая крепко удерживать за ноги. Эсон пристроился сзади, готовясь осуществить свой замысел.
— Что здесь происходит? Что за шум?
Сквозь жгучую пелену, застилавшую мои глаза, я разглядел Пелия, стоявшего на входе в перистиль и опирающегося на руку своего слуги, что-то быстро шептавшего ему на ухо. По всей видимости, тот живописал картину, представшую бы взору Пелия, если бы не его слепые глаза. Пелий медленно подошел ко мне, юноши, озираясь, отступали с его пути. Руки старика ощупали мое тело и лицо:
— Это ученик Каласа! — властные и сильные нотки звучали в голосе главы дома. — Никто из вас не смеет к нему прикасаться.