Антон не дослушал ее рассказа, снова заснул.
Видимо, живая вода не утратила еще своей сказочной силы и травы действительно были целебными. А может быть, молодой организм сам переборол недуги. Дело быстро пошло на поправку. Он уже начал вставать. А еще через несколько дней осторожно, на неверных ногах, спустился с чердака вниз.
Как хорошо было оказаться на воздухе, под солнцем! Двор зимовья был просторный, обнесенный бревенчатой стеной. Бревна неструганые, смолистые; к самому двору, навешивая ветви пихт, подступал лес. Внутри ограды стоял крепкий, рубленный из лиственницы дом; под одной крышей с ним – хлев, сараи и сбоку – этот амбар с «лазаретом» на чердаке.
«Нагрянет стража – не выскочишь!» – с тревогой оглядел замкнутый двор Антон.
Евгения будто угадала его мысли:
– С той стороны амбара тоже есть ход. Прямо в тайгу.
Она позвала его в дом. Половицы были выскоблены. Столы, скамьи, полки – все крепкое, добротное, толщиной в пол-ладони, янтарно-желтое. Свежебеленая русская печь с лежанкой выпирала на середину горницы.
– Поглядите!
В закутке, навострив пушистые уши, вытаращив черные бусины-глаза, замер зверек. Метнулся, пронесся коричнево-золотистой молнией – и снова замер, привстав на задних лапках, обнажив светлое брюшко, напружинив пушистый переливающийся хвост.
– Наш соболюшко. Молоденький совсем. Цок-цок-цок! – позвала Евгения.
Зверек послушно потянулся на звук, подбежал к девушке, ткнулся мордочкой в ее ладони.
– Прокопьич взял его из разоренной норы вот таким, – она оттопырила палец.
Покормила соболя с руки. Он скалил маленькую пасть с острыми снежными зубами. Завершив трапезу, отошел в свой закуток и разлегся, как ребенок, подложив лапу под голову, вытянув задние ноги.
– А вас он тоже подобрал? – спросил Антон.
– Тоже, – коротко ответила она и вышла из комнаты.
«Боится меня? Да и зачем ей душу травить? У каждого – свое…»
Он вышел вслед за ней из избы.
Жаркое полдневное солнце заливало двор. Квохтали куры. Повизгивали в загоне поросята. «Живет же посреди леса, один-одинешенек…» Облик лесника, дремучего, медведеобразного, не вязался с его ролью избавителя всего живого и обездоленного.
Вечером Прокопьич вернулся: двустволка за спиной, на поясе дичь.
– Ну, – одобрительно пророкотал он, увидев посреди двора Антона.
10-го июля. Воскресенье
Утро было жаркое, с неясным солнцем. В 11 час. началась обедня на юте. После завтрака простились с Мишей и Ольгой. В 2½ «Полярная Звезда» снялась с якоря; провожал я недолго на моторе и затем съехал в старую бухту на Падио. Оттуда прошел по знакомой тропинке до северной оконечности острова. Вернулся на яхту в 4¾. После чая покатался в байдарке и почитал до обеда. Пошел небольшой дождик. Поиграл в домино.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
На это утро Столыпин назначил встречу с Распутиным.
У Петра Аркадьевича было несколько присутственных мест: в Елагином дворце, где находилась личная резиденция председателя совета министров; в Мариинском – там заседал Государственный совет; на Сенатской площади, в здании правительствующего сената; в министерстве внутренних дел – на Фонтанке, 57, у Чернышева моста. Но для этой встречи Столыпин выбрал кабинет на той же Фонтанке, в невзрачном доме, вызывавшем трепет одним своим видом с той поры, как здесь обосновалось III отделение собственной его императорского величества канцелярии, предшественник нынешнего департамента полиции.
При всем обилии дел, находившихся на попечении премьера, душу и сердце Петр Аркадьевич отдавал заботам наиглавнейшего в России министерства, коему еще сто лет назад Александр I предписал «пещись о повсеместном благосостоянии народа, спокойствии, тишине и благоустройстве всей империи». И уже в самом министерстве под особой опекой Столыпина было подразделение, ведавшее охраной и представавшее как бы в обличье двуглавого цербера: департамент полиции – и отдельный корпус жандармов. Шефом корпуса министр внутренних дел становился автоматически, одновременно со вступлением в должность министра.
Любимому детищу своему Столыпин посвящал два дня на неделе, вторник и пятницу, уже этим выделяя особое его значение. Но нынче для беседы с Распутиным Петр Аркадьевич освободил утро и третьего дня, среды. Этой встречи он ждал с интересом, более того – с нетерпением, какого не испытывал давно. Мужик, чье имя стало притчей во языцех, заинтриговал Петра Аркадьевича. И для этого были причины.