– Копай, оннако.
В норе – запас орехов, полный мешок. Лесник возьмет половину, остальное прикопает:
– Проворный зверок, ишшо напасет.
Путко попросил:
– Дай-ка я!
Сам разыскал норку, подудел. Получилось. И в травах стал разбираться, и съедобные корни определять… Оказывается, не так уж хитра эта наука. Или, может быть, жило в человеке исконное, от первобытных пещер и костров, знание, наглухо придавленное пластами иного существования. Почему же не проснулась эта память раньше? Или каждому суждено единственно и неповторимо прожить в своей жизни всю историю человечества?.. В какой раз вернулся он к мысли: беда, если отторгается человек от природы.
Прокопьич стал разговорчивей. Возвращаясь на заимку, подолгу играл с соболишкой, наблюдал за его возней с котом.
Как-то сказал:
– Предивный зверок и радостный. – Надолго замолчал. Добавил: – Рослой ужо… Соболишку ему надоть… Матерь зверка сова утошшил. Вот такой был, – он оттопырил палец. Антон вспомнил: точно так же показала и Женя. – Под снега отпушшу на волю.
Однажды в лесу, поднимаясь по склону, Антон услышал треск, предупреждающий крик и вдруг увидел бурого медведя. Испугался, попятился, но вспомнил слова Жени: «Летом они не страшны». В тот же миг хлестнул выстрел, и медведь, оглушив ревом лес, повалился в траву, заскреб огромными лапами в предсмертной судороге. Подбежал старик.
– Зачем вы его?
– Хватит в беремя – заломат, – тяжело перевел дыхание Прокопьич. – Вона ее малец!
На дереве, меж ветвей, прятался медвежонок.
Пришлось сдирать шкуру, свежевать тушу. Антону было жалко такой красавицы с густой шелковистой шерстью. Уши – пушистые варежки. Но когти, черные, изогнутые, – как крючья вил. Заломала бы…
– На зиму нам ужо достанет, – сказал Прокопьич.
Антон решился:
– Мне надо уходить.
Старик молчал.
– Я должен выбраться в Питер.
Прокопьич разогнулся, вразвалку прошел по поляне.
– Тожа? – Присел, понурил голову. – Оставайся, а?.. Не знашь ты лес, а понимашь. Живое любишь… Оставайся!
Столько тоски было в его голосе, что у Антона стеснило горло.
– Желал… сыном. Все тобе… Женька-то… Морошно…
Он махнул рукой. Тяжело поднялся, побрел к дому.
До вечера Антон пробыл в лесу. Сам досвежевал тушу, вырыл яму, обложил ее ветвями и листьями, упрятал мясо, чтобы не растащило зверье, а шкуру взял с собой. Тащил, сгибаясь под ее тяжестью. И думал, думал; мысли его были заняты одним – как выбраться отсюда. Может, и вправду податься к старателям?..
Огонек в избе светился. Значит, Прокопьич еще не лег.
Дверь из сеней в горницу была открыта. Старик сидел, привалившись к столу. Перед ним стояла наполовину опорожненная бутылка самогона. Мотая головой, с закрытыми глазами, он что-то протяжно бормотал. Поет?.. Антон разобрал слова:
Песня каторжан. Ее не раз слышал Антон на этапах, на Сретенском и Баргузинском кандальных трактах.
Старик размежил веки, мутно поглядел на него:
– Сядай… – Плеснул в стакан. – Прими… манень-ко. – Он был уже изрядно пьян. – Уежжашь? – Повесил голову. – Один-одинешенек…
– Пойми, Прокопьич!..
– Никто тобе не доржит… Всю жисть так…
Из его глаз просочились слезы, потекли по щекам, по усам на бороду. Он опустил голову.
«Заснул?..» В закутке шуршал соболишко. Антон подождал. Прокопьич сидел, облокотись о стену, без движения. Дыхание его стало мерным. Студент задул лампу, вышел в сени.
Утром, когда уже кончали молчаливый завтрак, старик угрюмо посмотрел на Антона:
– Оннако, парень, спровожу, ты чо думашь. Повел в соседнюю с горницей комнату, к сундуку, окованному железом. Откинул тяжелую крышку. Вынул из-под тряпья серебристо-бурые шкурки. Взбил в руке, будто стряхивая с них искры:
– На Баргузине брал… На Витиме, на Ингоде тоже, оннако.
Антон залюбовался переливающимся, теплым даже на вид мехом. Прокопьич отложил те, что побольше, темней и пушистей:
– Тобе.
– Да что вы! – изумился Путко. – Зачем они мне?
– Возьмешь, парень, – строго сказал старик. – Дивны.
Потом долго ворошил в сарае и вышел во двор с корытцем в руках. Такие корытца-лотки, похожие на глубокие большие тарелки с конусообразно выструганным дном, Антон видел на руднике – штейгеры, горные мастера, промывали в них на пробу добытую из забоев руду.