Узнав о дне Х, он тут же рванул за город. Ему казалось, что огонь лижет последние вагоны поезда, в голове которого он сидел. Его настоятельно просили явиться к зачистке. Это пока было только объявление революции.
Первыми загорелись студенческие кварталы, тут же всколыхнулись зарницами флаги протестного движения, лозунги, плакаты. Студентов, как самых впечатлительных, приняли за организаторов восстания.
Уже пять лет в стране не было правителя, поэтому плакаты, требующие реставрации любой власти, воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Затем из тени вышли военные. Требовать справедливости было не у кого, иони просто предложили свой вариант: они дают гражданским свою защиту, а гражданские в свою очередь безоговорочно принимают их помощь. Ничего сложного.
Дидрик всегда заразительно улыбался. И зрители его любили. Еще со времен студенческого драматического кружка, куда его упорно засылала матушка. Мало кто умел так улыбаться.
И еще меньше людей было настолько преданных делу Новой жизни, чтобы их можно было легко использовать.
Приверженность новой идеологии и обворожительная улыбка дала Дидрику фору перед другими кандидатами. Ему предложили то, о чем можно было только мечтать.
«Стань президентом. А мы встанем за твоим плечом».
Не понять подтекст мог только дурак. Дураком Дидрик не был, знал, что настоящим правителем ему не стать. По крайней мере, сейчас.
Ломая голову, что же сказать родителям, Дидрик смотрел в окно, на пробегающие мимо пригородного поезда сухие поля. Если огонь не потушат, то скоро он доберется и сюда. Тогда вся страна сгорит.
Поэтому, наверное, он и согласился.
Поезд шел на север, а сидячие места будто стали жестче, суровее, как сами эти земли. Прошел по мосту, над жалкой речушкой, которую можно было пройти пешком, нырнул в настоящий каменный тоннель, вышел к вокзалу. Маленький снулый город вдруг показался Дидрику самой надежной крепостью, способной защитить от всех бед, как в детстве.
Родители, конечно, не поверили, а ведь он ничего еще не сказал про то, что скоро станет президентом. Он вернется, поможет подавить восстание, разгонит неугодных и примет власть. Все просто, минимум махинаций.
Отец сидел в углу комнаты, мрачно попыхивая трубкой. Матушка держала его за руку и заглядывала в глаза, надеясь, что это шутка.
Как же так, бормотала она, неужели ты не понимаешь, что предаешь все то, чему мы тебя учили.
Мы уедем, твердо решил отец. И ты нас больше не увидишь. Дидрик покорно кивнул. Он словом не обмолвился о том, что затем и приехал: спровадить их из города. Тогда бы отец ни за что не уехал.
С чувством выполненного долга и в полном унынии Дидрик возвращался в город. Пожар потушили, и теперь студенты сновали туда-сюда поперек рельсов, не то возбужденные случившимся, не то обиженные на судьбу-злодейку. Но перемены им нравились.
Чего нельзя было сказать о Дидрике.
Хорст что-то немелодично напевал. Слуха он не имел, отчего выходило траурно и внушительно. Дидрик никак не мог сосредоточиться.
— Прекрати это делать.
— Составлять протокол заседания?
— Нет, — раздраженно отозвался президент, — петь. А то я тебя уволю.
Вчера они вместе обмывали конец череды нудных заседаний. Со всеми последствиями.
— А это не я, — ответил помощник, но мычать перестал. — Да и вообще: уволишь ты меня, а протоколы тебе кто будет составлять, Ишван?
— Нет, — Дидрик показал зубы в опасном оскале. — Его секретарша.
Ты, Хорст, не забывай, что незаменимых людей нет.
Хорст хотел было едко ответить, но передумал. Нужно быть умнее: уволить его все равно не уволят. Когда твоя голова представляет собой свинью-копилку из правительственных тайн, у тебя путь только один.
Благодаря умелым махинациям Хорста уровень благоволения Дидрику в стране немного повысился. Вопреки всему, эта планка неспешно ползла вверх. Министры только разводили руками и старались приглядывать за предприимчивым личным помощником президента — как бы чего не вышло.
Но Хорст, казалось, о таком даже не думал.
Прошло полгода с тех пор, как был заложен первый камень в фундамент нового города, будущего Приштограда, последнего рубежа на северной границе. Форт, врубающийся в соленую гладь Северного моря, надежный (хотелось верить) и незыблемый (когда-нибудь). На удивление народ притих, пообвыкся с мыслью, что кому-то придется отправляться в вечную зиму (которая, кстати, была вовсе не вечная, а полугодичная), и уповал только на то, чтобы президент вспомнил о переполненных тюрьмах.
Прошло полгода с тех пор, как был заложен первый камень в фундамент нового города, будущего Приштограда, последнего рубежа на северной границе. Форт, врубающийся в соленую гладь Северного моря, надежный (хотелось верить) и незыблемый (когда-нибудь). На удивление народ притих, пообвыкся с мыслью, что кому-то придется отправляться в вечную зиму (которая, кстати, была вовсе не вечная, а полугодичная) и уповал только на то, чтобы президент вспомнил о переполненных тюрьмах. Решив сменить тему, Хорст поднялся и, потянувшись до соседнего стола, положил перед Дидриком лист бумаги.
— Ходатайство об увольнении некоего Ш. Л. Юдевиновского и отчуждении его военного звания.
— Кто это? — Хорст поднял удивленной взгляд.
— Наш новый военный министр. Неопытен, юн, но, впрочем, боевой офицер, очень идеологичен и предан. Чем-то не понравился прочим министрам. Подпишешь?
— Не хочу.
— Что значит «не хочу»? Почему? — Хорст прищурился.
— Не хочу и все. Я только что из Приштограда, я устал, мне все надоело, не хочу ничего подписывать. Сам разбирайся. Тем более, что это ты его притащил и все равно не позволишь уволить.
— Не позволишь… — пробурчал Хорст, впрочем, крайне польщенный признанием собственных заслуг. — Ладно, разберусь. Есть еще пара кандидатов на вылет. Хотя они, конечно, считают себя самыми главными. Но это ведь не так? Дидрик кивнул. Он уже не обращал внимания на секретаря.
— Разнылся тут… Приштоград был почти достроен. Постепенно вырастали окраины, пристраивались заводы, поселки, пока еще пустующие. Постепенно туда стали перебираться люди. Кому-то было тесно в столице, кто-то бежал от самого себя или кого-то другого, кого-то ссылали силком. Город становился жилым. Провели свет, отопление. По улицам протянули шнуры с горячей водой, проложенные под мостовой. Стало гораздо теплее — но это летом. Зимой снег, не долетая до земли, таял, потоки воды сбегали в центр города и накапливались в резервуаре. Часть воды уходила на отопление, а проблему остатка еще предстояло решить. Впрочем, это была экзотика. Только министры отказывались ехать в богом забытый северный город. Впрочем, Дидрик пока отмалчивался по этому поводу, но загадочное мерцание его глаз наводило на священный трепет: быть беде. Так оно и случилось. В один день Дидрик собрал все свои вещи, Хорст купил билеты на поезд, и вот президента и след простыл. Нашелся он в Приштограде, откуда накатал довольно скандальное письмо: так и так, вы как хотите, а где президент — там и столица! Министры были кто в трауре (помоложе), кто в ярости (из тех, кто революцию устроил). Последние негодовали из-за того, что «несносный мальчишка» вдруг начал принимать решения сам. Выражения, отпускаемые в сторону Хорста, были и вовсе непечатными. Впрочем, старые министры знатно проредились. Полностью погруженный в мечтания о благом будущем страны (забугорные завистники давали стране еще года два, разозленные министры — шесть месяцев), президент подписывал бумаги, подсунутые Хорстом, не глядя (доверял — знал, что мимо секретаря никакая ересь не пройдет). Кадровым подбором — и отбором — занимался исключительно Хорст. В Приштограде была зима. В центре города стояли лужи по колено, на окраины тепла не хватало — там лежали сугробы. Иногда в сугробах лежал и Дидрик — но исключительно из мальчишеской непринужденности, а не по какой-либо другой причине. Ему нравился этот город. И он безапелляционно стал столицей.
Над Приштоградом сгущались тучи. Новые жители новой столицы уже знали: значит, сейчас зарядит дождь вперемешку со снегом и всю дорогу до работы предстоит месить грязь. Эпицентр грозы находился в кабинете президента. Оттуда долетал громогласный монолог, не всегда цензурный. Министры и их секретари, бледные от страха и удовольствия, столпились у двери приемной. Страх вызывала мысль о том, что если президент решит выйти в коридор, все под руку подвернувшиеся тут же будут преданы анафеме и забвению без выплаты отпускных. Практически экстаз вызывал тот факт, что Дидрик орет не на кого-то, а на своего первого помощника! Такое на их памяти случилось впервые. Дубовая дверь приглушала все звуки, так каково же, наверное, находиться в этот момент рядом с гневающимся президентом. За все время разноса Хорст произнес всего одну фразу, чем поставил точку.